История России знает немало примеров, когда представители правящих верхов пытались ограничить абсолютную власть самодержцев. Иногда сами монархи, казалось, были не прочь наложить на себя "цепи закона", а высшее дворянство с энтузиазмом предлагало различные способы правового обоснования подобного шага. Но каждый раз дело не доходило до прямого воплощения этих проектов в действительность. Зачем предпринимались подобные попытки? Советская историография видела их смысл в лицедействе власть имущих, ссылаясь на слова В. И. Ленина о "заигрывании с либерализмом". Оставалось непонятным - зачем, а главное, для кого устраивался этот спектакль, если 99% населения страны вряд ли подозревали, что происходило за кулисами "большой политики". Не помогут здесь и ничего не объясняющие клише о "кризисе и разложении феодально-крепостнического строя" и "прогрессивной либерально-буржуазной фразеологии".
Для понимания политической истории России XVIII в. необходимо отойти от привычных схем; чтобы не попасть "в ловушку слов", следует обратиться к истории идей, "истории чтения" и "истории понятий", к терминологии документов эпохи, трактующих социальные и политические отношения. В разные времена "знание и действие именуются, группируются вместе или оцениваются по отдельности различными или даже противоречащими друг другу способами"; соответственно, "чтобы быть понятыми, тексты должны быть истолкованы в историческом контексте, а не по отношению к нашим современным суждениям или неким абстрактным ценностям"1. Ряд памятников политической мысли позволяет нам реконструировать "картину мира" образованного дворянина XVIII в. - тех "реальностей второго порядка", которые создают в своем сознании люди прошлого и которые дают нам ключ к пониманию их поведения.
Несмотря на существование исследований о тех или иных проектах и сочинениях, отсутствует концептуальный анализ истории политических идей в России XVIII в., необходимый для понимания отдельных дворянских выступлений. Прежде всего это касается самого понятия "конституционализм". Т. Шогимен считает его "трудноопределимым", а иные авторы даже полагают, что "невозможно или не нужно давать ему определение"2. Но все авторы, пытавшиеся это сделать, сходятся в одном: для него характерно "установление ограничений на применение политической власти", а главным его критерием является "концепция ограниченного правления под властью закона"3. В остальном приходится согласиться с Ст.М. Гриффином, что конституционализм - это "скорее развивающийся политический и исторический процесс, чем неизменный корпус идей, установленный в XVIII веке"4.
Таким образом, конституционализм можно рассматривать как процесс, направленный на установление ограниченной законом системы правления. С данным определением конституционализма согласно большинство исследователей. В то же время конституционализм не совпадает ни с понятием конституции, ни с понятием либерализма, хотя довольно часто их неправомерно отождествляют. Достаточно сказать, что отсутствие писаной конституции в Англии не мешает признавать ее старейшим оплотом конституционализма в Европе, тогда как многочисленные конституции, изданные в России не послужили залогом появления здесь конституционализма, который бы мог обуздать произвол власти в отношении личности. То же касается и слепого отождествления конституционализма с либеральными идеями, поскольку конституционализм старше либерализма и, скорее, восходит к республиканской традиции5.
Несмотря на утверждение А. Н. Медушевского о том, что "в отличие от других стран, где тема конституционализма и парламентаризма является классическим направлением исследований, в России серьезное обращение к ней стало возможно лишь в последнее десятилетие"6, у нас существует давняя традиция изучения конституционных проектов и тенденций. В дореволюционной литературе преобладало публицистическое освещение вопроса, но появились и серьезные исследования отдельных проектов (работы Д. А. Корсакова и В. И. Семевского). Примером публицистических попыток обобщения можно считать сочинение Б. Б. Глинского, где, например, и Н. И. Панин и Е. И. Пугачев представлены как деятели "общественного" движения за будущую конституцию России7. В советское время появились исследования Г. А. Протасова, Н. В. Минаевой, М. М. Сафонова, а в 1980-е годы - коллективные монографии о "буржуазном конституционализме"8. Но даже в трудах правоведов нет четких определений и однозначных оценок. В "Истории буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков" гл. 6 (написанная П. С. Грацианским), посвященная конституционным проектам, открывается разделом "Дворянский конституционализм". Появление его в составе очерка о буржуазном конституционализме никак не разъяснено, не обозначены и его отличия от всех прочих "конституционализмов". Не вполне ясно, почему было решено "разлучить" Д. И. Фонвизина с Н. И. Паниным и поместить в разных разделах, несмотря на то, что "Введение к непременным государственным законам" является результатом совместной работы Панина и Фонвизина. Среди новейших работ по теории и истории конституционализма много поверхностных и компилятивных сочинений, зачастую воспроизводящих устоявшиеся штампы.
Представляется дискуссионным вопрос об истоках и причинах возникновения этого течения, времени формирования конституционных идей в России, о различиях и особенностях направлений в конституционализме. Отсутствует полное и критическое, текстологически совершенное издание конституционных проектов. Хотя Институт российской истории РАН предпринял издание некоторых из них, оно далеко не полно и зачастую основано на предыдущих, в том числе невыверенных публикациях XIX века9. Но начата и критическая публикация подлинных памятников с детальным источниковедческим анализом10.
В ряде крупных исследований, посвященных различным конституционным проектам XVIII - начала XIX в. ", практически отсутствуют ответы на некоторые вопросы, важные для понимания развития конституционализма в России. Во-первых, в этих сочинениях рассматриваются лишь отдельные попытки или проекты ограничения самодержавия. Фактически отсутствует история дворянского конституционализма как особого явления политической жизни России. Как правило, дело сводится к механическому совмещению всех дворянских проектов и их описанию, внутренние же связи между различными проектами не раскрыты.
Общим для дворянских конституционных проектов П. С. Грацианский и Л. Н. Вдовина считают влияние западной политической терминологии. Однако этот признак, как считают сами историки, не был основополагающим. Грацианский, отрицая значимую роль западных идей в отечественном конституционализме, констатировал: "Авторы дворянских конституций были представителями высшей бюрократии, которая боролась за укрепление своих позиций и опасалась произвола монарха... в проектах не содержалось каких-либо предпосылок для изменения классовой сущности государства, оно оставалось феодальным". Главная же заслуга дворянского конституционализма, по его мнению, это "институализация общественного мнения, повышение его роли в жизни страны"12. Свою типологию конституционализма предлагает В. Ю. Захаров, но она противоречит историческим фактам и страдает схематизмом. Проекты Н. И. Панина и А. Р. Воронцова он расценивает как "дворянско-буржуазные", поскольку они "выступали за прогрессивный буржуазный путь экономического и политического развития" (ср. с приведенной выше последовательно марксистской оценкой тех же проектов Грацианским)13.
Во-вторых, не проведены определенные различия между правительственным и дворянским конституционализмом. Зачастую одни и те же сочинения в научной литературе относят то к одному, то к другому течению. В монографии Минаевой о правительственном конституционализме нет определения данного понятия, как и в статье Вдовиной о дворянском конституционализме. В коллективных трудах о "буржуазном конституционализме" фигурируют различные направления конституционализма, но не установлены принципы их различения. Печальным примером "кочевника поневоле" является Фонвизин, относимый то к "дворянскому", то к "просветительскому", то к "буржуазному" конституционализму14.
В-третьих, идейные источники дворянских конституционных проектов также далеко не выяснены. Мало изучен круг чтения, а следовательно, мировоззрение авторов дворянских проектов. До сих пор исследователи указывают на некий абстрактный опыт знакомства тех или иных государственных деятелей с политической жизнью Запада как источник их мировоззрения или даже утверждают, что единственное политическое сочинение, известное "верховникам" и шляхетству в 1730 г., - это печатный трактат Феофана Прокоповича "Правда воли монаршей". При этом не учитывается тот факт, что переводная политическая литература в России XVIII в. оставалась прежде всего рукописной, и она обширна. В. Н. Татищев писал, что в России мало "хороших" печатных книг по политике, "противно тому письменных, но не потребных со излишком"15. О многообразии политической литературы свидетельствуют обширные собрания рукописных отделов отечественных библиотек. Богатая коллекция рукописных переводных книг хранится в Отделе рукописей РНБ, в частности здесь оказались некоторые книги из библиотек Д. М. Голицына и А. П. Волынского. Едва ли не единственным исследованием о бытовании в России первой половины XVIII в. рукописных политических книг остается работа М. А. Юсима, посвященная русским переводам Макиавелли16.
Зарождение дворянского конституционализма в России. Несмотря на имевшиеся в русской истории ранние попытки ограничения самодержавия в Смутное время, первые рационалистически обоснованные конституционные проекты возникли в XVIII веке. Дворянский конституционализм в России старше правительственного. В 1730 г. произошла первая попытка ограничения самодержавия, причем самая радикальная. Ни один дворянский проект, не говоря уже о правительственных актах, не связывал монарха такими "неудобоносимыми" обязательствами. Даже "Основные законы 1906 года" не налагали на царя таких ограничений, и никто более не покушался подвергать монарха конкретным санкциям в случае нарушения им "Кондиций". Анна Ивановна, как известно, подписывая условия "верховников", соглашалась, что "буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской"17. После этого опыта ни один "прожектер" не смел предлагать подобные условия самодержцу.
Отличие "Кондиций" от последующих дворянских проектов второй половины XVIII в. не только в радикализме, но и в разных идейных источниках. Замыслы деятелей 1730 года восходили к европейскому республиканизму XVI-XVII вв.: от Макиавелли до Локка. Не случайно Анна Ивановна стремилась выяснить, как "верховники" пришли к "злому умышлению", "чтоб в Российской империи самодержавию не быть, а быть республике"18. Практически все сочинения европейских республиканцев находились в библиотеке Д. М. Голицына - идейного лидера "верховников". О библиотеке Голицына существует обширная литература19. Исследователи редко обращают внимание на ее состав. Между тем Голицыну эти книги служили не как кабинетное украшение (да и хранились они не на полках, а в сундуках). Среди них встречаются самые радикальные республиканские сочинения, в частности труд казненного английского тираноборца О. Сиднея (1622 - 1683), для которого абсолютная монархия являлась величайшим политическим злом20. Республиканские идеи Сиднея не противоречили аристократическим убеждениям Голицына. Как отмечает Дж. Сэбин, "республиканизм XVII в. был, по существу, аристократической доктриной, ему была совершенно чужда декларация равных прав человека"21. И. де Мадарьяга подметила, что Голицын "был революционером в том значении, в каком это слово употреблялось в Англии в 1688 г. и в Швеции в 1718 - 1720 годах... Он хотел, чтобы русская аристократия играла ту же роль, что и аристократия Европы"22.
По заказу Голицына был переведен второй трактат Дж. Локка "О правлении", проникнутый идеей верховенства закона, с яростным отрицанием абсолютной власти, как несовместимой с правами человека и гражданина23. Этот русский перевод сохранился в трех списках. Он внушал подлиный ужас Татищеву, упомянувшему его в "Истории Российской" в перечне "непотребных книг", которые вызвали, по его мнению, "у неразсудных странные, с мудростию и пользою государства несогласные разсуждения", и заставивших "верховников" на "непристойное дерзнуть"24. Действительно, насколько актуально, обличительно и резко звучал, например, такой пассаж из 6 гл. "О собрании политическом": "Буде кто мыслит, что власть единовластная очищает кровь человеческую и возвышает человеческую породу, то надобно прочести историю нынешняго века, чтоб познать тому противное. Человек, которого в пустыне американской надобно боятися и опасатися, лутче того на царском престоле не будет, и, хотя б науками и верою все его дела можно будет оправдать перед всеми подданными, но шпага и меч заставят молчать, хотя б кто похотел спорить. После всего, какая защита от монарха единовластного и какой он отец отечеству... [Он] может делать обиды и неправды по своей воле; и всякая обида и неправда называется тогда правдою. Спроси тогда, как можно избавиться от обиды и неправды, какую может оный сильной человек зделать: о, тогда назовут возмутителем и бунтом"25.
Впервые в истории России именно в "Кондициях" говорится о неприкосновенности частной собственности. Эта идея заимствована из трактата Локка: "Вышняя власть не может взять ничьего имения собственного, без согласия того человека, потому что охранение своего имения есть причина правительству, и того ради вступает в гражданство"26. Не менее важна и другая мысль, которую воспринял Голицын у Локка: "Всякая власть правления поставлена в пользу гражданскую, ради того не может быть самовластна и самовольна, но надобно все делать по законам... дабы народ знал свою должность и под сению законов был покоен: так же бы и правители содержалися в своем пределе, и своею властию неведомых дел, и народу вредительных и противных, по своим страстям или ради своей прибыли не делали"27. По-видимому, руководствуясь этой идеей, Верховный тайный совет в проекте "Формы присяги" заявляет, что "не персоны управляют законами, но законы управляют персонами"28.
Взбудораженное "Кондициями" российское "шляхетство" раскололось в своем отношении к планам "верховников": даже такой убежденный сторонник самодержавия, как Феофан Прокопович, пытавшийся изобразить общую дворянскую любовь к самодержавию, признавал: "Сии верховников супостаты и между собой не единодушны были... Некоторые из них тщались старое и от прародителей восприятое государства правило удержать непременно. А другие, да еще сильнейшие, того же хотели, что и верховники. Досадно им было, что они их в дружество свое не призвали"29. Используя этот раскол, императрица восстановила самодержавие, не посчитавшись с просьбой депутации "шляхетства" собрать дворянский сейм, чтобы "сочинить" "по большим голосам форму правления государственного"30.
"Затейка верховников" напугала самодержавие и привела к ее долгому замалчиванию, а затем, при Екатерине II к официальному осуждению. И. Н. Болтин, выступая апологетом исторической концепции императрицы, был возмущен обвинением русского дворянства в "гнусной привычке к рабству" и утверждал, что оно в 1730 г. спасло Россию от многоначалия аристократии, предпочтя ему истинную монархию: "Дворянство русское не захотело управляемо быть несколькими членами совета, опытом познав, что власть единого несравненно есть лучшая, выгоднейшая и полезнейшая как для общества, так и для каждаго особенно"31. Интересно, что "затейка" верховников представлялась весьма опасной и самим дворянским конституционалистам второй половины XVIII - начала XIX века. В "Примечаниях, касающихся до России" (1801 г.), А. Р. Воронцов писал, что Анна была вынуждена "подписать условия и обязательства, кои властолюбивым людям рассудилось от нее истребовать и, конечно, несвойственные для России"32. И это несмотря на некоторое сходство идей (фундаментальные законы, права собственности, роль аристократии в обществе, закрытие доступа в потомственное дворянство остальным членам общества). Поэтому между движением 1730 г. и последующими дворянскими проектами существовал определенный "барьер", во многом объясняющийся влиянием иных политических идей.
"Истинная монархия" и дворянские конституционалисты второй половины XVIII века. Во второй половине XVIII в. зародилось новое понимание конституционализма, восходящее к так наз. концепции "истинной монархии" Ш; Монтескье, которая стала ведущей для всех попыток ограничения абсолютизма в ту эпоху33. При монархии, в отличие от от деспотии, установлены фундаментальные законы, которые не может нарушить монарх, поскольку они гарантируют и привилегии дворянства. По Монтескье, для монархии "la maxime fondamentale est: point de monarque, point de noblesse; point de noblesse, point de monarque. Mais on a un despote" (De l'Esprit des lois, II, 4). В первом печатном переводе "О духе законов" на русский язык (1775 г.), этот пассаж звучит следующим образом: "Главное правило в сем состоит: без самодержца нет дворянства, без дворянства нет самодержца; но имеют там самовластнаго государя"34. "Фундаментальные законы" становятся ключевым понятием эпохи, и вокруг их понимания развертывается борьба правительственного и дворянского конституционализма, и, собственно, они-то и позволяют разграничить эти два течения35.
Автором первого проекта установления в России "истинной монархии" с фундаментальными законами был И. И. Шувалов (в 1756 г.); вслед за ним Р. И. Воронцов в 1762 г. пытался навязать самодержавию "дворянские вольности" как "непременные законы"; наконец, Н. И. Панин с проектом Императорского совета и реформы Сената в 1762 - 1763 гг. предпринял попытку создать "хранилище законов" a la Монтескье на русской почве. Используя терминологию А. Тойнби, можно сказать, что все эти настоятельные "вызовы" (challenges) дворянства привели Екатерину II к адекватному интеллектуальному ответу - "Наказу" 1767 г., созданному как бы в согласии с идеями Монтескье. Екатерина явно апеллирует к идее монархии Монтескье: ее "самодержавие" в "Наказе" несомненно подразумевает "monarchie" первоисточника36. Таким образом, зарождение правительственного конституционализма было непосредственно связано с влиянием дворянского политического движения. Это опровергает распространенный в историографии тезис о слабости в России общества и общественного мнения и его полной зависимости от государства.
В действительности, как это давно доказано (сначала М. М. Щербатовым, а затем Ф. В. Тарановским), Екатерина "обобрала президента Монтескье", по ее собственным словам, исключительно в свою пользу, оставив "г-ну президенту" идеи, оказавшиеся императрице ненужными37. Впрочем, для нее примером "правильной обработки" Монтескье выступал Якоб Фридрих барон фон Бильфельд, наставник прусского принца, еще в 1760 г. приспособивший идеи французского аристократа-парламентария к концепции камерализма ("Политические установления")38. Как подметил Тарановский: "Из сокровищницы "Духа законов" императрица Екатерина II, не стесняясь, брала отдельные жемчужины, но нанизывала их на свою нить и вышивала ею свой собственный узор"39.
Собственно, в разном понимании идеи Монтескье о "фундаментальных законах" монархии лежит различие между дворянским и правительственным конституционализмом. В законной монархии Монтескье "основными законами" (lois fondamentales) являются сословные права и привилегии, прежде всего дворянства. Он называет сословия "посредствующими властями" (pouvoirs intermediaires). В "Наказе" же под pouvoirs intermediaires ("власти средния") Екатерина II понимает "Сенат, коллегии и нижния правительства", которые "премудро учредил" Петр Великий ("Наказ", ст. 99). Поэтому "законы, основание державы составляющие" (les lois fondamentales d'un Etat), "предполагают малые протоки, сиречь правительства (des Tribunaux), чрез которые изливается власть государева" ("Наказ", ст. 20). Екатерина осознанно подменяет сословия бюрократией. Эту подмену заметил и подверг критике один из дворянских конституционалистов, Щербатов, в своих "Замечаниях на Наказ", прямо утверждавший, что без "основательных законов", в том числе дворянских прав, нет истинной монархии. Щербатов, в отличие от Екатерины II, под самодержавием понимает именно "самовластие" и "деспотичество", и когда он замечает желание Екатерины выдать "самодержавие" за "монаршическое правление", то одергивает императрицу. Например, по поводу ст. 18 он замечает, что Екатерина почти полностью привела слова Монтескье (De l'Esprit des lois, II, 4), только забыла одну фразу - "где один правит по основательным законам", и Щербатов указывает: "Отложение же сего слова оказует желание к неограниченной деспотической власти, а где есть деспотичество, тут не могут быть законы тверды, ни власти средние, подчиненные, более взирающие на изволение деспота, нежель на законы". Князь удивляется содержанию ст. 19 и пишет: "Монтескиу, тут же. Но все сие сей писатель предполагает в монархии, где государь обязан править по основательным законам государства... Но сие не в таких державах, где государь себя почитает быть превыше закону". Еще более резко Щербатов отзывается о ст. 23 "Наказа": "Ни в наказе, ни в обряде Уложенной комиссии нигде не сказано, чтобы основательные законы государства сделать; что бы, однако, казалось, долженствовало быть началом всего учреждения; следственно и Наказ сей к деспотическому правлению ведет"40. В сходных выражениях отзывались о "Наказе" Д. Дидро ("Русская императрица вне сомнения есть деспот") и Г. -Т. Рейналь, который писал, что в "Наказе" императрицы "едва ли можно обнаружить что-то большее, чем желание сменить вывески, то есть именоваться монархиней вместо самодержицы, и звать своих людей подданными вместо рабов"41.
Второе важное расхождение касалось вопроса о "хранилище законов" ("Depot des Lois"). У Монтескье это органы, наделенные функцией регистрации законов и правом представления (ремонстрации, remontrance) монарху, в случае если его новый указ нарушает "фундаментальные законы". Для Монтескье "власти средния" и "хранилище законов" ни в коем случае не совпадают, в "Наказе" же "хранилищем законов" считается Сенат, ранее выступавший как часть "властей средних". Это также вызывает критику Щербатова: "Государь, не посоветовав с корпусом сената, но по одним словам генерал-прокурора дает свои раболепно принимаемые сенатом решения. Следовательно, когда не имеет власти истолковать закон, ни предложение на именной указ сделать, то тщетно имя хранилища закона ему давать, которого он токмо маску носит, как то обыкновенно во всех деспотических правительствах бывает, что судии не суть хранители законов, но исполнители воли деспота"42.
В большинстве проектов дворянских конституционалистов вопрос об укреплении прав дворянства совмещается с вопросом об их гарантиях и сохранении, и здесь возникает требование создать орган, способный служить "хранилищем законов", и, как правило, таким органом в большинстве проектов должен стать Сенат. В своих поздних проектах Екатерина II (особенно в "Наказе Сенату" 1787 г.) подошла очень близко к регламентации собственной власти и определению полномочий высших органов власти. Не случайно О. А. Омельченко говорит о них как о "конституции просвещенного абсолютизма"43. Однако она так и не решилась наделить дворянство политической властью и позволить Сенату подлинные "ремонстрации". Только ее внук, Александр I, сделал уступку в 1802 г., даровав Сенату "право представлений", но при первом же "сенатском инциденте", когда сенаторы-дворяне выступили с ремонстрацией против постановления военного министра, нарушавшего дворянские права, раздраженный монарх запретил сенаторам вновь устраивать какие-либо "представления"44.
Фактически "камнем преткновения" для самодержавия и дворянства оказались следующие насущные политические вопросы: что должно лежать в основе "фундаментальных законов" - нерушимые права дворянства и сословий или неизменные административные установления? Наконец, что есть дворянство: это гарант монархической "конституции" или поставщик управленческих кадров? Если еще более конкретизировать различия дворянского и правительственного конституционализма, можно сказать, что их представители вели речь о разных типах монархии - сословной, в случае с дворянством, или административно-бюрократической - в случае с правительством.
Наиболее яркие образцы дворянского конституционализма второй половины XVIII в. - это проекты Н. И. Панина и М. М. Щербатова. Проекты Панина и его "партии" породили обширную научную литературу45. Некоторые авторы выделяют три "проекта" панинской группы: 1762, 1773 и 1783- 1784 годов. Обоснованным можно считать существование политических проектов в 1762 и 1783 - 1784 гг., "проекты" же 1773 г. многие историки считают мифическими, не находя подтверждения их существованию в источниках XVIII века46. Наиболее ярко описывает взгляд панинской партии так наз. "Введение к непременным законам", составленное Паниным и Фонвизиным и обычно приписываемое перу последнего47. В то же время обнаруженная нами более ранняя собственноручная записка Панина позволяет говорить о том, что Фонвизин только развивал идеи своего вельможного "патрона". На секретарское существо работы Фонвизина указывает также и недвусмысленное заявление П. И. Панина, что "оное разсуждение писано рукою фон Визина из преподаваемых словесных только покойным назнаменований"48. Еще в 1762 г. Панин защищал свой проект Императорского совета - и вместе с ним "непременных законов" - в тех же выражениях, что и в "Рассуждении о непременных государственных законах":
"Каждой разумной Сын Отечества признать должен, что никакая великая, особливо Российская, империя надежнее управляться не может, как монаршеским правлением, то есть самодержавством, но из того не следует, чтоб преемник престола мог, имея законное право, без всяких границ все нарушить, что похочет... [и] своего самодержавнаго предместника непоколебимо учрежденныя уставы, яко то: веру духовную, твердость и безопасность имения подданных, их разныя кондиции и состоянии, достаточно установленную их форму правительства, что единственно почитается надежным ограждением престола Государева от злоключительных революцей, коих частое произшествие неизбежно наконец подвергает Государство бунтам, твердостию же формы правительства поставляется оное благо полисованным, как то доказательно свидетельствуют все разныя христианския правительства в Европе"49.
Таким образом, Панин включал в "фундаментальные законы" не только принцип незыблемости монархии и православия, но и зафиксированные права сословий и "форму правительства". Для его убеждений характерен социальный консерватизм. Возражая на замечание критика (по-видимому, самой императрицы), что "непоколебимое установление формы правительства отнимает способ впреть к лудчему переменять и исправлять", он писал:
"Частые перемены равно же вредителны Государству. Россия нужды не имеет вне себя искать тому доказательств, у ней те уставы почти так же часто и с такою же легостию переменялися, как и указы о наследствах, о винных откупах, о таможенных сборах и о делах еще меньше важнейших, а истого она к своему нещастию видела не токмо почти безпременно престол своих Государей потрясаемый, но и на нем седящими поляков, растриг и беглецов. Почему от большаго проницания штацкой науки она должна желать, чтоб единожды достаточно установленное осталось без алтерации и перемены на долгое время"50.
В "Рассуждениях" 1783 г. необходимость "непременных законов" обосновывается сходными примерами: в России "престол зависит от отворения кабаков для зверской толпы буян" (намек на переворот 1762 г.), и здесь "мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся... может привести [государство] в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели" (намек на Е. Пугачева). Причина бедствий, терзающих Россию, в том, что "без непременных государственных законов не прочно ни состояние государства, ни состояние государя". Российское государство не может считаться монархией "ибо нет в нем фундаментальных законов", выраженных в правах благородного сословия: "Дворянство уже именем только существует и продается всякому подлецу, ограбившему отечество". Панин и его последователи предлагали цесаревичу Павлу Петровичу программу преобразований: "Просвещенный и добродетельный монарх, застав свою империю и свои собственные права в такой несообразности и неустройстве, начинает великое свое служение немедленным ограждением общия безопасности посредством законов непреложных"51.
В заключении памфлета "О повреждении нравов" Щербатов говорит абсолютно то же: восстановить "поврежденные" нравы может лишь добродетельный государь своим примером ("начавши с себя"), разделивший власть с дворянством и, наконец, даровавший "основательные права государству"52, то есть те самые "законы непреложные", о которых говорил Панин. Он обстоятельно подходил к описанию этих "основательных прав" в своих "Размышлениях о законодательстве вообще", где утверждал, что Россия "есть монаршическаго правления", "яко и сама Ея Величество в Наказе своем изъясняется", но далее выясняется, что это недостроенная монархия53.
"Понеже монарх несть вотчиник, но управитель и покровитель своего государства, - утверждал Щербатов, - а потому и должно [быть] некиим основательным правам". К таким правам он отнес: во-первых, "твердое основание и положение о порядке наследства на престол", во-вторых, "хранение владычествующей веры и пребывание государя в оной". За этими ведущими установлениями следует краткое перечисление прочих незыблемых прав: "право издания законов, разных налогов на народ, переделания монеты", "суд и право себя защищать", наконец, "право именования дворянскаго, по их разным степеням, ненарушимо в монаршеском правлении постановлено быть должно". Не останавливаясь на этом, Щербатов утверждал: "Надлежит иметь хранилище законов", каковым он полагает Сенат, но еще необходимо "оной не токмо снабдить довольно основательными государственными правами о его могуществе, но также и наполнить такими людьми в силу же основательных прав, чтоб он порученный ему залог в силах был сохранить"54. В его записке "основательные права", описаны кратко и схематично, но мне посчастливилось найти собственноручное сочинение Щербатова, озаглавленное "Мнение о законах основательных государств", которое представляет собой фактический проект "конституции" для России в 11 главах55.
В начале документа за разделами," провозглашающими незыблемость православия ("I. Сохранение владычествующия веры") и сохранение единства государства ("II. Не раздроблять Государство"), следует регламентация престолонаследия ("III. Утвердить право наследства, непоколебимо в царствующем роде"). Отдельно идут главы, посвященные правам подданных, и, наконец, - описание системы государственного устройства. Аргументы о необходимости законосовещательного органа при монархе, содержащиеся в пункте "IV. Учреждения совету непременнаго", очень близки аргументам Панина, изложенным по поводу учреждения Императорского совета. Впрочем, Щербатов настаивает, что "должны пред другими быть предпочтены", при включении в состав совета, "от знатных родов рожденные, яко имеющия обязанность, свою и всех предков своих честь сохранять". Кроме "Непременного совета" Щербатов говорит о "Вышнем правительстве", под которым он подразумевает "то место, которому препоручено хранение законов". Этот орган (фактически - Depot des Lois) наделяется рядом важнейших функций:
"(6) Члены сего правительства имеют право избирать и представлять от себя председателей важнейших правительств государства, шести кандидатов, для избрания двоих Государю; (7) В случае каких новых на народ налогов, имеют право быть приглашены в совет, а указы о таких налогах записываются в сем правительстве; (8) Содействуют советом и согласием своим всякому обнародоваемому закону; (9) Имеют право представления и в испрошенной аудиенции объяснения причин своего несогласия на всякие именныя указы, которые или несходственны з законами находят или чем-либо вредными государству; (10) Все решенные дела сим правительством немедленно исполняются, ежели сие решение три четверти членов согласны; ежели меньше, то взносится в совет, и оттуда, как выше сказано, отсылается с примечанием, пока к суждению сего собрания; в случае же вторичнаго несогласия уже государь сумнение такое разрешает, преклоняясь к одной стороне из разных мнений, и сие решение законом для предбудущих дел становится, от коего не можно отступить; (11) Члены сего собрания ни в каком преступлении никем иным, кроме членов сего собрания суждены быть не могут"56.
В целом описание этого органа скорее напоминает французские дореволюционные парламенты, но наделенные дополнительными функциями, и близко к характеристикам "Высшего правительства" "Офирской земли". Как видно, Щербатов использует "монаршическую" концепцию Монтескье более последовательно, чем критикуемый им "Наказ".
Отдельный вопрос, который предстоит еще исследовать: насколько тесно были связаны дворянские конституционалисты между собой? Обсуждались ли различными государственными деятелями идеи "законного правления" открыто, совместно? Источники, прямо указывающие на некое идейное единение, отсутствуют. Есть только косвенные указания на социальную близость и взаимные связи "конституционалистов" второй половины XVIII века. Во-первых, это семейные связи и личное знакомство, о которых свидетельствует их частная корреспонденция. Практически все авторы проектов состояли во взаимной переписке, сохранились переписка братьев Н. И. и П. И. Паниных с А. Р. Воронцовым, Воронцова с Щербатовым. Во-вторых, участие в общих масонских ложах57. В-третьих, свидетельства иностранцев об общем настроении правящей элиты и высшего дворянства. Шевалье Д'Эон в своем секретном мемуаре для французского внешнеполитического ведомства писал в конце правления Елизаветы, что "всякий русский, кто получил образование и путешествовал, сотни раз вздыхал над несчастной долей в приватных со мной беседах. Те, кто читает французские брошюры, а тем паче английские, объявляют себя приверженцами самой смелой философии и противниками, вместе с друзьями своими, деспотического и тиранского государства, в котором они живут". Ему вторит французский посол барон де Бретей: "Форма правления кажется тяжкой для многих русских. Несомненно, что все желают освободиться от деспотизма". В 1770-е годы шевалье де Корберон замечал все то же: в доме Щербатова, где он часто ужинает, все время критикуют "всех и все", друзья князя заимствуют его "внешний лоск свободного мыслителя", а сам Щербатов заявляет, что "допускает только республиканскую форму, даже для больших государств"58.
Кризис дворянского конституционализма. В царствование Александра I дворянские конституционалисты, наученные горьким опытом Французской революции, все менее посягали на права монарха, но не отказывались от идеи "истинной монархии", основанной на сословном господстве дворянства. В этом отношении показательны проекты А. Р. Воронцова, который был инициатором составления "Жалованной грамоты российскому народу"59. Этот документ должен был быть опубликован во время коронации Александра I в Москве в сентябре 1801 года. Его подготовка вызвала оживленные дискуссии в так наз. Негласном комитете, в частности по вопросу о привилегиях дворянства, причем "молодые друзья" (П. А. Строганов, Н. Н. Новосильцов, А. Чарторыский) убеждали императора дать право участия в местном самоуправлении всему сословию, а не только его служилым представителям. Согласно "Грамоте", российскому народу даровались общие права на сохранение свободы и собственности, и в тоже время были подтверждены сословные преимущества дворянства. Вместо публикации "Грамоты" император ограничился пожалованием должностей и титулов, но Воронцов получил от Александра обещание провести предусмотренные реформы в недалеком будущем60. В проектах реформы Сената, разработанных Воронцовым в 1801- 1802 гг., проведена идея необходимости для России "самодержавной" монархии, но ограниченной "коренными законами" и властью Сената, который обладает правом делать представления на несогласные с законами империи указы монарха, что напоминает права дореволюционных французских парламентов. В целом взгляды Воронцова можно охарактеризовать как умеренные, его боязнь кардинальных изменений и постоянная осторожность не нравилась самому императору, считавшему старого графа "преисполненным предубеждений"61. Но главное разногласие канцлера и императора проистекало, скорее, из различия во взглядах на "истинную монархию".
В процессе обсуждения реформы Сената в 1802 г. была составлена анонимная записка "О коренных законах государства", традиционно приписываемая М. М. Сперанскому, хотя ее содержание противоречит идеям, изложенным в последующих проектах этого государственного деятеля. Прежде всего очевидна проаристократическая тенденциозность автора - позиция, всегда чуждая Сперанскому, не говоря уже о своеобразном, непозволительно "вызывающем" тоне, в котором написана записка. Исследователи давно отмечали "странности" так называемых "ранних записок" Сперанского. М. М. Сафонов высказал аргументированную версию о том, что автором этих записок является граф В А. Зубов, член Непременного совета 62. Если эта версия верна, то Валериан Зубов выступает в записке "О коренных законах" как сторонник принципов "умеренной монархии" Монтескье. Для него куда важнее социальное преобразование России, чем политическое, поскольку без общественных изменений невозможно установление "истинной монархии" и действие "коренных" законов. Автор записки 1802 года, следуя рассуждению Монтескье "point de noblesse, point de monarchic" (где нет дворянства - нет монархии), утверждает, что "вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи". Он продолжает: "При таковом разделении народа в отношении к престолу, каким образом можно думать о каком-нибудь образе правления, о каких-либо коренных законах". Автор записки предлагал разделить дворянство на высшее (первые четыре класса Табели о рангах) и низшее, затем для высшего дворянства восстановить указ 1714 г. "о первородстве", а потом превратить "низшее" дворянство в простое чиновничество, лишив его дворянских прав и привилегий. Зубов полагал, что "высший класс должен быть установлен на праве первородства и предопределен по роду своему к первым государственным местам и к охранению законов... Сей класс будет составлять истинное монархическое дворянство"63. Таким образом, "высший класс", спасенный от социального размывания, сможет играть роль гаранта "коренных законов" в России.
В то же время представители правительственного конституционализма, такие как Н. Н. Новосильцов, и особенно Сперанский, фактически продолжали "дело" Екатерины II, направленное на укрепление административно-государственной системы на правовой основе. А. Н. Сахаров считает, что они оставили "потомству блестящие конституционные проекты, которые, если бы они осуществились, круто повернули [бы] историю России на путь конституционной, буржуазной монархии за сто лет до ее весьма урезанного пришествия уже в начале XX века"64. Такое мнение распространено, хотя, внимательно читая записки и проекты Сперанского, не всегда можно столь определенно оценить их направленность. Вникнув в логику его рассуждений, можно понять, что Сперанский вновь апеллирует к концепции "истинной монархии" Монтескье с ее фундаментальными или "коренными" законами. Однако рассуждения Сперанского отличаются оригинальностью понимания тезисов французского просветителя. Он следует идее первоначальной "перестройки" социальной системы России для дальнейших политических преобразований. Во "Введении к Уложению государственных законов" (1809 г.) Сперанский предлагал сделать основой получения дворянства, даже для аристократии, обязательную службу государству: "Дети дворянина потомственного до совершения положенных лет службы суть дворяне личные. Окончив службу, они приобретают дворянство потомственное, а дети их суть дворяне личные", в то время как "дети личных дворян суть люди среднего состояния". Таким образом, Сперанский, требуя, чтобы дворянство все время доказывало свое благородство посредством службы, не слишком далеко ушел от Екатерины II, для которой дворянство - это среда, поставляющая чиновников, а не "свободное сословие". Он даже пошел дальше Екатерины, фактически лишив дворянство в своих проектах "вольности" от службы, поскольку эта "вольность" ведет к потере дворянского звания: "Дворянство потомственное пресекается и превращается в личное уклонением от службы"65. Все это указывает на то, как далека была концепция "законной монархии" Сперанского от "истинной монархии" Монтескье, несмотря на постоянные ссылки русского реформатора на французского просветителя.
Новосильцов, работая в 1818 - 1820 гг. по поручению Александра I над "Уставной грамотой Российской империи" следовал той же административной логике, в документ даже не вошли какие-либо четко обозначенные сословные права. Но, несмотря на провозглашение "Грамотой" отдельных общегражданских свобод, сословные различия сохранялись, при этом самим сословиям не устанавливалось никаких гарантий их прав, фактически все жители империи оставались "верноподданными", а не гражданами. Даже создание представительного органа было обставлено рядом ограничений: так, избирает депутатов второй "Посольской палаты" сам император от выбранных на местах сословных кандидатов (ст. 124), в то время как члены первой палаты - департамента Сената - назначаются непосредственно государем (ст. 137). Казалось бы, по конституции Новосильцова, "дворянские сеймики" в провинциях могут выбирать депутатов, то есть получают политические права, но фактически эти "милости" сводятся на нет утверждением, что любой законопроект, созданный депутатами, "естли же Государь не соблаговолит его утвердить... уничтожается" (ст. 135). В итоге в "Конституции Новосильцова" нет даже намека на концепцию "истинной монархии" Монтескье, она изящно подменена здесь ширмой псевдо-представительной власти. Не случайно, обосновывая надобность конституции, Новосильцов писал Александру, что "необходимо, чтобы суверен следовал за веком под либеральными знаменами"; монарх может провозгласить монархическую конституцию "не опасаясь демократических протестов"66. Таким образом, к 1820-м годам концепция "истинной монархии" Монтескье утратила для русского самодержавия былую привлекательность, так же как - постепенно, на фоне исторических потрясений - утратил свое былое политическое значение дворянский конституционализм, уступив свое место более радикальному движению будущих "декабристов".
Идея "фундаментальных законов" была одинаково близка и правительственному, и дворянскому конституционализму во второй половине XVIII - начале XIX в., однако в понимании состава и гарантий проектируемых прав заметны существенные различия. В то же время правительственный и дворянский варианты конституционализма сближала общая верность традиционализму (социальный консерватизм) и принцип сословности, исключавший равенство гражданских прав; в этом отношении оба варианта представляли конституционализм нелиберального толка. Поэтому действительно первыми либеральными конституционными проектами в России можно считать только проекты "декабристов", ставившие вопрос о ликвидации сословного строя и установлении общих гражданских прав.
Таким образом, дворянский конституционализм, начав свое формирование с неудавшейся "республиканской" попытки верховников, во второй половине XVIII века, сменив идейную основу, выступил под знаменем "истинной монархии", которое служило одно время европеизированной декорацией и для российского самодержавия. Однако в начале XIX в. правительство отказалось от идеи сословной монархии, утопической в российских условиях, на глазах устаревавшей модели "союза-соперничества" монарха и дворянства, предпочитая в проектах псевдопредставительство, а на практике - административно-бюрократическую систему. Конституционное "проектирование", несмотря на внешний неуспех этого интеллектуального течения, стало для дворянской элиты важной рационалистической школой политики. Европейская политическая мысль оказала существенное влияние на русское образованное дворянство. Но просвещенные дворяне неслучайно отбирали определенную западную литературу: они не слепо подражали западным идеям, а пытались найти в них то, что отвечало собственным сословным интересам, помогало интеллектуально обосновать их. Потому так долго они оставались убежденными защитниками монархической идеи Монтескье, даже после того как в самой Европе она потеряла политическую актуальность.
Примечания:
1. См.: ШАРТЬЕ Р. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? - Новое литературное обозрение, 2004, N 66; SKINNER Q.R.D. Meaning and understanding in the history of ideas. In: Meaning and context. Oxford. 1988.
2. SHOGIMEN T. Constitutionalism. In: New dictionary of the history of ideas. Vol. 2. N.Y. -Lnd. 2005, p. 458.
3. FELLMAN D. Constitutionalism. In: Dictionary of the history of ideas. Vol. 1. N.Y. 1973, p. 485.
4. GRIFFIN S.M. American constitutionalism. Princeton. 1996, p. 5.
5. Изучение республиканской традиции является одним из важнейших направлений в современной западной исторической и политической мысли. Во многом эти исследования связаны с разочарованием западных интеллектуалов, с одной стороны, в эгоистическом индивидуализме либеральной идеологии, а с другой стороны, в тоталитарных тенденциях левых идеологий. Республиканизм же, сочетающий идеи свободы и коллективизма, выглядит для них как "третий путь". Подробнее см.: PETTIT P. Republicanism. Oxford. 1998; SKINNER Q. Liberty before liberalism. Cambridge. 1998; EJUSD. Visions of politics. Vol. 1 - 3. Cambridge. 2004; HONOHAN I. Civic republicanism. Routledge. 2002; Что такое республиканская традиция. СПб. 2009.
6. МЕДУШЕВСКИЙ А. Н. Российская конституция 1993 года в сравнительно-историческом контексте. - Российская история, 2008, N 6, с. 29.
7. ГЛИНСКИЙ Б. Б. Борьба за конституцию (1612 - 1861 гг.). СПб. 1908.
8. ПРОТАСОВ Г. А. Верховный тайный совет и его проекты 1730 года. В кн.: Источниковедческие работы. Вып. 1. Тамбов. 1970; ЕГО ЖЕ. Дворянские проекты 1730 года. Там же. Вып. 2. Тамбов. 197Г; МИНАЕВА Н. В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX в. Саратов. 1982; САФОНОВ ММ. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л. 1988; История буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков. М. 1983; История буржуазного конституционализма XIX века. М. 1986.
9. Конституционные проекты в России XVIII-XX вв. М. 2000. См. также рец. А. Б. Плотникова (Архив русской истории. Вып. 8. М. 2007).
10. КУРУКИН И. В., ПЛОТНИКОВ А. Б. 19 января - 25 февраля 1730 года: события, люди, документы М. 2010.
11. См.: ПЛОТНИКОВ А. Б. Акты ограничения самодержавной власти в 1730 году. В кн.: Россия в XVIII столетии. Вып. 3. М. 2009; ЕГО ЖЕ. Политические проекты Н. И. Панина. - Вопросы истории, 2000, N 7; САФОНОВ М. М. Ук. соч.; RAEFF M. Plans for political reform in Imperial Russia (1730 - 1905). Englewood Cliffs. 1966; RANSEL D. The politics of Catherinian Russia. The Panin party. New Haven. 1975; DONNERT E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Berlin. 1976; MEEHAN-WATERS B. Autocracy and aristocracy. The Russian service elite of 1730. New Brunswick. 1982; KIVELSON V.A. Kinship politics / Autocratic politics. In: Imperial Russia. New histories for the Empire. Bloomington. 1998.
12. ВДОВИНА Л. Н. Дворянский конституционализм в политической жизни России XVIII века. В кн.: Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М. 1995; История буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков, с. 247 - 248.
13. ЗАХАРОВ В. Ю. Основные тенденции развития конституционной мысли в России во второй половине XVIII - начале XIX в. М. 2007. Автор, полагаясь на свои наблюдения, делает заключение о том, что "само понятие Конституция в смысле учредительного документа впервые стало употребляться в масонских ложах" (с. 212), что противоречит известным в литературе данным (STOURZH G. Constitution: Changing meanings of the term from the early Seventeenth to the late Eighteenth century. In: Conceptual change and the constitution. Lawrence. 1988, p. 35 - 54; MOHNHAUPT H., GRIMM D. Verfassung. Konstitution, Status, Lex fundamentalis. In: Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 6. Stuttgart. 1990, S. 831 - 862; SCHMALE W. La France, l'Allemagne et la constitution (1789 - 1815). In: Annales historiques de la Revolution francaise, 1991, Vol. 286, p. 459 - 481). Примером обращения автора с источниками может служить его утверждение о том, что проект "фундаментальных законов" представил "П. И. Шувалов (sic) - известный фаворит Елизаветы Петровны, видимо увлекшись входившей в моду идеологией Просвещения, особенно идеями Вольтера" (с. 55, причем автор даже ссылается на публикацию: ШМИДТ СО. Проект П. И. Шувалова 1754 г. - Исторический архив, 1962, N 6). Но проект был составлен И. И. Шуваловым, а не его двоюродным братом, записка которого, 1754 года, посвящена исключительно экономическим вопросам. Вольтер также странным образом очутился среди сторонников конституционной монархии, будучи приверженцем "просвещенного абсолютизма".
14. См.: МИНАЕВА Н. В. Ук. соч.; ВДОВИНА Л. Н. Ук. соч.; История буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков.
15. ТАТИЩЕВ В. Н. Собр. соч. Т. 1. М. 1994, с. 359.
16. ЮСИМ М. А. Макиавелли в России. М. 1998, с. 78 - 114.
17. КОРСАКОВ Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань. 1880, с. 18.
18. Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 6, оп. 1, д. 304, л. 46.
19. ЛУППОВ С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л. 1973, с. 203 - 223; ГРАДОВА Б. А., КЛОСС Б. М., КОРЕЦКИЙ В. И. К истории архангельской библиотеки Д. М. Голицына. В кн.: Археографический ежегодник (АЕ) за 1978 г. М. 1979; ИХ ЖЕ. О рукописях библиотеки Д. М. Голицына в Архангельском. АЕ за 1980 г. М. 1981.
20. SIDNEY A. Discours sur le gouvemement, traduit de l'anglois. A la Haye. 1702.
21. SABINE G.H. A history of political theory. Lnd. 1961, p. 515.
22. MADARIAGA I. de. Portrait of an Eighteenth-Century Russian statesman: Prince Dmitry Mikhaylovich Golitsyn. - The Slavonic and East European review, 1984, Vol. 62, N 1, p. 59.
23. О данном переводе, его списках и влиянии на Д. М. Голицына, см.: Философский век. Альманах. Вып. 19. Ч. 1. СПб. 2002, с. 107 - 118. Об атрибуции перевода существуют различные точки зрения. Сопоставление трех списков позволяет считать автором перевода А. Ф. Хрущева (известного своим переводом "Похождений Телемака" Ф. де Фенелона), поскольку принадлежавший ему экземпляр имеет авторскую правку (РГАДА, ф. 181, д. 194. О правлении гражданском Локка), два же других списка беловые (см. КРУГЛОВ В. М. Русский рукописный перевод 1720-х годов Второго трактата о правлении Джона Локка. - Изв. РАН. Сер. литературы и языка, 2003, т. 62, вып. 5). Однако нахождение чернового списка перевода в составе библиотеки Хрущева еще не указывает на его авторство.
24. ТАТИЩЕВ В. Н. Ук. соч., с. 359.
25. Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), ф. 178, д. 1677. О Правлении гражданском, с. 91, 94.
26. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 550. F. 11. 41. Правление гражданское, л. 126.
27. НИОР РГБ, ф. 178, д. 1677, с. 139.
28. РГАДА, ф. 3, д. 4, л. 35.
29. ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ. История о избрании и восшествии на престол блаженныя и вечнодостойныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны, самодержицы всероссийския. СПб. 1837, с. 18.
30. КОРСАКОВ Д. А. Ук. соч., с. 271.
31. Примечания на историю Древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненныя генерал маиором Иваном Болтиным. Т. 2. СПб. 1788, с. 474.
32. Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1859, кн. 1. Смесь, с. 93.
33. В действительности Монтескье не употреблял словосочетание "истинная монархия" или "законная монархия", эти термины встречаются у его комментаторов, для обозначения отличия монархии от деспотии. Сам Монтескье говорил об умеренной форме правления и применял к монархии эпитет moderee или temperee (умеренная, в смысле смягченная законами). Он также считал ее лучшей современной формой правления. См. LARRERE С. Les typologies des gouvernements chez Montesquieu. - Revue Montesquieu, 2001, Vol. 5, p. 164 - 165.
34. О Разуме законов. Сочинение Господина Монтескюия. Переведено с французскаго В. Крамаренковым. Т. 1. СПб. 1775, с. 32. Крамаренков переводил monarque как "самодержец".
35. До американской и французской революций понятие конституция не приобрело современного значения, в европейских языках этот термин мог означать как любое важное "установление", так и "форму правления". Гораздо более распространенным термином в XVII- XVIII вв. был, более близкий к современному понятию конституции, термин "фундаментальный(е) закон(ы)" (loi fondamentale, Fundamental-Gesetz и т.п.). Правда, с тем отличием, что фундаментальные законы могли быть неписаными и принадлежать к обычному праву или традиции. Оба термина были известны в России XVIII в. и во многом были связаны с европейскими политическими концепциями. Но в отличие от неизменной "конституции", в России lois fondamentales преображались в переводе разных авторов в законы "фундаментальные", "основательные", "непременные", "коренные" или даже в "непоколебимо учрежденныя уставы" и "главные установления".
36. По истории вопроса о понимании в России термина "самодержавие" см.: MADARIAGA I. de. Autocracy and Sovereignty. - Canadian-American Slavic studies, 1982, Vol. 16. О политической терминологии Екатерины II см.: GRIFFITHS D.M. Catherine II: The republican Empress. - Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 1973, Bd. 21. В первом опубликованном в России переводе Монтескье следующим образом обозначены формы правления: "Три рода правлений: Общенародное, Самодержавное, и Самовластное... Первое Общенародное правление есть то: когда в котором народ весь или некоторая его часть верьховную власть имеет; Самодержавное есть то: когда одна особа управляет; но по установленным неподвижным законам; а Самовластное имеет то различие, что одна особа без закона и правил владычествует над всем по своей воле и прихотям" (О Разуме законов, с. 15).
37. ЩЕРБАТОВ М. М. Замечания на Большой наказ Екатерины. В кн.: ЩЕРБАТОВ М. М. Неизданные соч. М. 1935; ТАРАНОВСКИЙ Ф. В. Политическая доктрина в Наказе Императрицы Екатерины II. В кн.: Сб. ст. по истории права, посвященный М. Ф. Владимирскому-Буданову его учениками и почитателями. Киев. 1904.
38. Institutions politiques. Par Monsieur le baron de Bielfeld. 2 vols. A La Haye. 1760. Позже вышел третий том с посвящением Екатерине II. Первые два тома были переведены на русский Ф. Шаховским и напечатаны в типографии Московского университета: Наставления политическия барона Бильфельда (М. 1768 - 1770).
39. ТАРАНОВСКИЙ Ф. В. Ук. соч., с. 83.
40. ЩЕРБАТОВ М. М. Неизданные соч., с. 25, 27. Замечания написаны Щербатовым, скорее всего, в середине 1770-х годов (во время пугачевского восстания - см. с. 55: "...бунты, яко ныне пугащевский"), то есть по прошествии значительного времени после начала деятельности Уложенной комиссии, и в них везде чувствуется разочарование Щербатова в деятельности императрицы.
41. DIDEROT D. Observations sur l'instruction de S.M.I. [Catherine II] aux deputes pour la confection des lois (1774). Paris. 1921, p. 10; RAYNAL G. -Th. Histoire philosophique et politique des etablissemens et du commerce des europeens dans les deux Indes. T. 10. [Geneve]. 1781, p. 39.
42. ЩЕРБАТОВ М. М. Ук. соч., с. 28.
43. ОМЕЛЬЧЕНКО О. А. "Законная монархия" Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М. 1993; ЕГО ЖЕ. Власть и закон в России XVIII века. М. 2004.
44. Подробнее о борьбе вокруг сенатской реформы в 1802 г. и "сенатском инциденте" см.: САФОНОВ М. М. Ук. соч., с. 212 - 232.
45. ЧЕЧУЛИН Н. Д. Проект Императорского совета в первый год царствования Екатерины II. - Журнал Министерства народного просвещения, 1894, N 3, с. 77 - 79; САФОНОВ М. М. Конституционный проект Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина. - Вспомогательные исторические дисциплины (ВИД), 1974, т. 6; RAEFF M. Op. cit., р. 53 - 54; RANSEL D. Op. cit.
46. См.: ПЛОТНИКОВ А. Б. Политические проекты Н. И. Панина.
47. Рассуждение о непременных государственных законах. В кн.: ФОНВИЗИН Д. И. Собр. соч. Т. 2. М. 1959.
48. Письмо П. И. Панина великому князю Павлу Петровичу, 1.X.1784. В кн.: ШУМИГОРСКИЙ Е. С. Император Павел I. Приложение. СПб. 1907, с. 2.
49. Изв. Самарского научного центра РАН, 2010, т. 12, N 6, с. 175.
50. Там же, с. 176.
51. ФОНВИЗИН Д. И. Ук. соч., т. 2, с. 265 - 266.
52. О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева. М. 1983. Приложение, с. 130.
53. ЩЕРБАТОВ М. М. Соч. Т. 1. СПб. 1896, стб. 391.
54. Там же, стб. 391 - 392.
55. Изв. Самарского научного центра РАН, 2010, т. 12, N 2, с. 217 - 222.
56. ОПИ ГИМ, ф. 368, д. 83, л. 39об. -40.
57. См.: ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Русское масонство в царствование Екатерины II. СПб. 1999, с. 128 - 129.
58. СТРОЕВ А. Ф. "Те, кто поправляет фортуну". М. 1998, с. 228; Сборник Русского исторического общества, 1912, т. 140, с. 127; Интимный дневник шевалье де-Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. СПб. 1907, с. 93, 115, 137.
59. Подробнее об этом документе и историографической дискуссии вокруг него см.: САФОНОВ М. М. А. Н. Радищев и "Грамота Российскому народу". В кн.: А. Н. Радищев: русское и европейское Просвещение. СПб. 2003, с. 112 - 141.
60. А. Р. Воронцов еще 14 мая 1801 г. сообщал своему брату СР. Воронцову о желании императора ввести "Конституцию, которая ограничивала бы его власть и даровала обширные права" (РГАДА, ф. 1261, оп. 3, д. 47, л. 54). Накануне коронации он писал, что императрица Мария Федоровна и ее сторонники выступили против реформ, а 17 сентября 1801 г. он с разочарованием уведомил брата, что коронация состоялась без публикации "Грамоты" (там же, д. 48, л. 47, 57).
61. NICOLAS MIKHAILOVITCH, Grand-duc de Russie. Le Comte Paul Stroganov. T. 2. Paris. 1905, p. 38.
62. САФОНОВ М. М. О так называемых ранних записках М. М. Сперанского. - ВИД, 1991, т. 22, с. 101 - 117.
63. СПЕРАНСКИЙ М. М. Руководство к познанию законов. СПб. 2002, с. 239, 241.
64. САХАРОВ А. Н. Конституционные проекты и цивилизационные судьбы России. - Отечественная история, 2000, N 5, с. 12.
65. СПЕРАНСКИЙ М. М. Ук. соч., с. 365 - 366. Отношение Сперанского к дворянству выражено в его черновых заметках весьма определенно: "Преобладание дворянства вредно" (Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 731, д. 1491, л. 1).
66. ОПИ ГИМ, ф. 316, д. 15, л. 146.
Для понимания политической истории России XVIII в. необходимо отойти от привычных схем; чтобы не попасть "в ловушку слов", следует обратиться к истории идей, "истории чтения" и "истории понятий", к терминологии документов эпохи, трактующих социальные и политические отношения. В разные времена "знание и действие именуются, группируются вместе или оцениваются по отдельности различными или даже противоречащими друг другу способами"; соответственно, "чтобы быть понятыми, тексты должны быть истолкованы в историческом контексте, а не по отношению к нашим современным суждениям или неким абстрактным ценностям"1. Ряд памятников политической мысли позволяет нам реконструировать "картину мира" образованного дворянина XVIII в. - тех "реальностей второго порядка", которые создают в своем сознании люди прошлого и которые дают нам ключ к пониманию их поведения.
Несмотря на существование исследований о тех или иных проектах и сочинениях, отсутствует концептуальный анализ истории политических идей в России XVIII в., необходимый для понимания отдельных дворянских выступлений. Прежде всего это касается самого понятия "конституционализм". Т. Шогимен считает его "трудноопределимым", а иные авторы даже полагают, что "невозможно или не нужно давать ему определение"2. Но все авторы, пытавшиеся это сделать, сходятся в одном: для него характерно "установление ограничений на применение политической власти", а главным его критерием является "концепция ограниченного правления под властью закона"3. В остальном приходится согласиться с Ст.М. Гриффином, что конституционализм - это "скорее развивающийся политический и исторический процесс, чем неизменный корпус идей, установленный в XVIII веке"4.
Таким образом, конституционализм можно рассматривать как процесс, направленный на установление ограниченной законом системы правления. С данным определением конституционализма согласно большинство исследователей. В то же время конституционализм не совпадает ни с понятием конституции, ни с понятием либерализма, хотя довольно часто их неправомерно отождествляют. Достаточно сказать, что отсутствие писаной конституции в Англии не мешает признавать ее старейшим оплотом конституционализма в Европе, тогда как многочисленные конституции, изданные в России не послужили залогом появления здесь конституционализма, который бы мог обуздать произвол власти в отношении личности. То же касается и слепого отождествления конституционализма с либеральными идеями, поскольку конституционализм старше либерализма и, скорее, восходит к республиканской традиции5.
Несмотря на утверждение А. Н. Медушевского о том, что "в отличие от других стран, где тема конституционализма и парламентаризма является классическим направлением исследований, в России серьезное обращение к ней стало возможно лишь в последнее десятилетие"6, у нас существует давняя традиция изучения конституционных проектов и тенденций. В дореволюционной литературе преобладало публицистическое освещение вопроса, но появились и серьезные исследования отдельных проектов (работы Д. А. Корсакова и В. И. Семевского). Примером публицистических попыток обобщения можно считать сочинение Б. Б. Глинского, где, например, и Н. И. Панин и Е. И. Пугачев представлены как деятели "общественного" движения за будущую конституцию России7. В советское время появились исследования Г. А. Протасова, Н. В. Минаевой, М. М. Сафонова, а в 1980-е годы - коллективные монографии о "буржуазном конституционализме"8. Но даже в трудах правоведов нет четких определений и однозначных оценок. В "Истории буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков" гл. 6 (написанная П. С. Грацианским), посвященная конституционным проектам, открывается разделом "Дворянский конституционализм". Появление его в составе очерка о буржуазном конституционализме никак не разъяснено, не обозначены и его отличия от всех прочих "конституционализмов". Не вполне ясно, почему было решено "разлучить" Д. И. Фонвизина с Н. И. Паниным и поместить в разных разделах, несмотря на то, что "Введение к непременным государственным законам" является результатом совместной работы Панина и Фонвизина. Среди новейших работ по теории и истории конституционализма много поверхностных и компилятивных сочинений, зачастую воспроизводящих устоявшиеся штампы.
Представляется дискуссионным вопрос об истоках и причинах возникновения этого течения, времени формирования конституционных идей в России, о различиях и особенностях направлений в конституционализме. Отсутствует полное и критическое, текстологически совершенное издание конституционных проектов. Хотя Институт российской истории РАН предпринял издание некоторых из них, оно далеко не полно и зачастую основано на предыдущих, в том числе невыверенных публикациях XIX века9. Но начата и критическая публикация подлинных памятников с детальным источниковедческим анализом10.
В ряде крупных исследований, посвященных различным конституционным проектам XVIII - начала XIX в. ", практически отсутствуют ответы на некоторые вопросы, важные для понимания развития конституционализма в России. Во-первых, в этих сочинениях рассматриваются лишь отдельные попытки или проекты ограничения самодержавия. Фактически отсутствует история дворянского конституционализма как особого явления политической жизни России. Как правило, дело сводится к механическому совмещению всех дворянских проектов и их описанию, внутренние же связи между различными проектами не раскрыты.
Общим для дворянских конституционных проектов П. С. Грацианский и Л. Н. Вдовина считают влияние западной политической терминологии. Однако этот признак, как считают сами историки, не был основополагающим. Грацианский, отрицая значимую роль западных идей в отечественном конституционализме, констатировал: "Авторы дворянских конституций были представителями высшей бюрократии, которая боролась за укрепление своих позиций и опасалась произвола монарха... в проектах не содержалось каких-либо предпосылок для изменения классовой сущности государства, оно оставалось феодальным". Главная же заслуга дворянского конституционализма, по его мнению, это "институализация общественного мнения, повышение его роли в жизни страны"12. Свою типологию конституционализма предлагает В. Ю. Захаров, но она противоречит историческим фактам и страдает схематизмом. Проекты Н. И. Панина и А. Р. Воронцова он расценивает как "дворянско-буржуазные", поскольку они "выступали за прогрессивный буржуазный путь экономического и политического развития" (ср. с приведенной выше последовательно марксистской оценкой тех же проектов Грацианским)13.
Во-вторых, не проведены определенные различия между правительственным и дворянским конституционализмом. Зачастую одни и те же сочинения в научной литературе относят то к одному, то к другому течению. В монографии Минаевой о правительственном конституционализме нет определения данного понятия, как и в статье Вдовиной о дворянском конституционализме. В коллективных трудах о "буржуазном конституционализме" фигурируют различные направления конституционализма, но не установлены принципы их различения. Печальным примером "кочевника поневоле" является Фонвизин, относимый то к "дворянскому", то к "просветительскому", то к "буржуазному" конституционализму14.
В-третьих, идейные источники дворянских конституционных проектов также далеко не выяснены. Мало изучен круг чтения, а следовательно, мировоззрение авторов дворянских проектов. До сих пор исследователи указывают на некий абстрактный опыт знакомства тех или иных государственных деятелей с политической жизнью Запада как источник их мировоззрения или даже утверждают, что единственное политическое сочинение, известное "верховникам" и шляхетству в 1730 г., - это печатный трактат Феофана Прокоповича "Правда воли монаршей". При этом не учитывается тот факт, что переводная политическая литература в России XVIII в. оставалась прежде всего рукописной, и она обширна. В. Н. Татищев писал, что в России мало "хороших" печатных книг по политике, "противно тому письменных, но не потребных со излишком"15. О многообразии политической литературы свидетельствуют обширные собрания рукописных отделов отечественных библиотек. Богатая коллекция рукописных переводных книг хранится в Отделе рукописей РНБ, в частности здесь оказались некоторые книги из библиотек Д. М. Голицына и А. П. Волынского. Едва ли не единственным исследованием о бытовании в России первой половины XVIII в. рукописных политических книг остается работа М. А. Юсима, посвященная русским переводам Макиавелли16.
Зарождение дворянского конституционализма в России. Несмотря на имевшиеся в русской истории ранние попытки ограничения самодержавия в Смутное время, первые рационалистически обоснованные конституционные проекты возникли в XVIII веке. Дворянский конституционализм в России старше правительственного. В 1730 г. произошла первая попытка ограничения самодержавия, причем самая радикальная. Ни один дворянский проект, не говоря уже о правительственных актах, не связывал монарха такими "неудобоносимыми" обязательствами. Даже "Основные законы 1906 года" не налагали на царя таких ограничений, и никто более не покушался подвергать монарха конкретным санкциям в случае нарушения им "Кондиций". Анна Ивановна, как известно, подписывая условия "верховников", соглашалась, что "буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской"17. После этого опыта ни один "прожектер" не смел предлагать подобные условия самодержцу.
Отличие "Кондиций" от последующих дворянских проектов второй половины XVIII в. не только в радикализме, но и в разных идейных источниках. Замыслы деятелей 1730 года восходили к европейскому республиканизму XVI-XVII вв.: от Макиавелли до Локка. Не случайно Анна Ивановна стремилась выяснить, как "верховники" пришли к "злому умышлению", "чтоб в Российской империи самодержавию не быть, а быть республике"18. Практически все сочинения европейских республиканцев находились в библиотеке Д. М. Голицына - идейного лидера "верховников". О библиотеке Голицына существует обширная литература19. Исследователи редко обращают внимание на ее состав. Между тем Голицыну эти книги служили не как кабинетное украшение (да и хранились они не на полках, а в сундуках). Среди них встречаются самые радикальные республиканские сочинения, в частности труд казненного английского тираноборца О. Сиднея (1622 - 1683), для которого абсолютная монархия являлась величайшим политическим злом20. Республиканские идеи Сиднея не противоречили аристократическим убеждениям Голицына. Как отмечает Дж. Сэбин, "республиканизм XVII в. был, по существу, аристократической доктриной, ему была совершенно чужда декларация равных прав человека"21. И. де Мадарьяга подметила, что Голицын "был революционером в том значении, в каком это слово употреблялось в Англии в 1688 г. и в Швеции в 1718 - 1720 годах... Он хотел, чтобы русская аристократия играла ту же роль, что и аристократия Европы"22.
По заказу Голицына был переведен второй трактат Дж. Локка "О правлении", проникнутый идеей верховенства закона, с яростным отрицанием абсолютной власти, как несовместимой с правами человека и гражданина23. Этот русский перевод сохранился в трех списках. Он внушал подлиный ужас Татищеву, упомянувшему его в "Истории Российской" в перечне "непотребных книг", которые вызвали, по его мнению, "у неразсудных странные, с мудростию и пользою государства несогласные разсуждения", и заставивших "верховников" на "непристойное дерзнуть"24. Действительно, насколько актуально, обличительно и резко звучал, например, такой пассаж из 6 гл. "О собрании политическом": "Буде кто мыслит, что власть единовластная очищает кровь человеческую и возвышает человеческую породу, то надобно прочести историю нынешняго века, чтоб познать тому противное. Человек, которого в пустыне американской надобно боятися и опасатися, лутче того на царском престоле не будет, и, хотя б науками и верою все его дела можно будет оправдать перед всеми подданными, но шпага и меч заставят молчать, хотя б кто похотел спорить. После всего, какая защита от монарха единовластного и какой он отец отечеству... [Он] может делать обиды и неправды по своей воле; и всякая обида и неправда называется тогда правдою. Спроси тогда, как можно избавиться от обиды и неправды, какую может оный сильной человек зделать: о, тогда назовут возмутителем и бунтом"25.
Впервые в истории России именно в "Кондициях" говорится о неприкосновенности частной собственности. Эта идея заимствована из трактата Локка: "Вышняя власть не может взять ничьего имения собственного, без согласия того человека, потому что охранение своего имения есть причина правительству, и того ради вступает в гражданство"26. Не менее важна и другая мысль, которую воспринял Голицын у Локка: "Всякая власть правления поставлена в пользу гражданскую, ради того не может быть самовластна и самовольна, но надобно все делать по законам... дабы народ знал свою должность и под сению законов был покоен: так же бы и правители содержалися в своем пределе, и своею властию неведомых дел, и народу вредительных и противных, по своим страстям или ради своей прибыли не делали"27. По-видимому, руководствуясь этой идеей, Верховный тайный совет в проекте "Формы присяги" заявляет, что "не персоны управляют законами, но законы управляют персонами"28.
Взбудораженное "Кондициями" российское "шляхетство" раскололось в своем отношении к планам "верховников": даже такой убежденный сторонник самодержавия, как Феофан Прокопович, пытавшийся изобразить общую дворянскую любовь к самодержавию, признавал: "Сии верховников супостаты и между собой не единодушны были... Некоторые из них тщались старое и от прародителей восприятое государства правило удержать непременно. А другие, да еще сильнейшие, того же хотели, что и верховники. Досадно им было, что они их в дружество свое не призвали"29. Используя этот раскол, императрица восстановила самодержавие, не посчитавшись с просьбой депутации "шляхетства" собрать дворянский сейм, чтобы "сочинить" "по большим голосам форму правления государственного"30.
"Затейка верховников" напугала самодержавие и привела к ее долгому замалчиванию, а затем, при Екатерине II к официальному осуждению. И. Н. Болтин, выступая апологетом исторической концепции императрицы, был возмущен обвинением русского дворянства в "гнусной привычке к рабству" и утверждал, что оно в 1730 г. спасло Россию от многоначалия аристократии, предпочтя ему истинную монархию: "Дворянство русское не захотело управляемо быть несколькими членами совета, опытом познав, что власть единого несравненно есть лучшая, выгоднейшая и полезнейшая как для общества, так и для каждаго особенно"31. Интересно, что "затейка" верховников представлялась весьма опасной и самим дворянским конституционалистам второй половины XVIII - начала XIX века. В "Примечаниях, касающихся до России" (1801 г.), А. Р. Воронцов писал, что Анна была вынуждена "подписать условия и обязательства, кои властолюбивым людям рассудилось от нее истребовать и, конечно, несвойственные для России"32. И это несмотря на некоторое сходство идей (фундаментальные законы, права собственности, роль аристократии в обществе, закрытие доступа в потомственное дворянство остальным членам общества). Поэтому между движением 1730 г. и последующими дворянскими проектами существовал определенный "барьер", во многом объясняющийся влиянием иных политических идей.
"Истинная монархия" и дворянские конституционалисты второй половины XVIII века. Во второй половине XVIII в. зародилось новое понимание конституционализма, восходящее к так наз. концепции "истинной монархии" Ш; Монтескье, которая стала ведущей для всех попыток ограничения абсолютизма в ту эпоху33. При монархии, в отличие от от деспотии, установлены фундаментальные законы, которые не может нарушить монарх, поскольку они гарантируют и привилегии дворянства. По Монтескье, для монархии "la maxime fondamentale est: point de monarque, point de noblesse; point de noblesse, point de monarque. Mais on a un despote" (De l'Esprit des lois, II, 4). В первом печатном переводе "О духе законов" на русский язык (1775 г.), этот пассаж звучит следующим образом: "Главное правило в сем состоит: без самодержца нет дворянства, без дворянства нет самодержца; но имеют там самовластнаго государя"34. "Фундаментальные законы" становятся ключевым понятием эпохи, и вокруг их понимания развертывается борьба правительственного и дворянского конституционализма, и, собственно, они-то и позволяют разграничить эти два течения35.
Автором первого проекта установления в России "истинной монархии" с фундаментальными законами был И. И. Шувалов (в 1756 г.); вслед за ним Р. И. Воронцов в 1762 г. пытался навязать самодержавию "дворянские вольности" как "непременные законы"; наконец, Н. И. Панин с проектом Императорского совета и реформы Сената в 1762 - 1763 гг. предпринял попытку создать "хранилище законов" a la Монтескье на русской почве. Используя терминологию А. Тойнби, можно сказать, что все эти настоятельные "вызовы" (challenges) дворянства привели Екатерину II к адекватному интеллектуальному ответу - "Наказу" 1767 г., созданному как бы в согласии с идеями Монтескье. Екатерина явно апеллирует к идее монархии Монтескье: ее "самодержавие" в "Наказе" несомненно подразумевает "monarchie" первоисточника36. Таким образом, зарождение правительственного конституционализма было непосредственно связано с влиянием дворянского политического движения. Это опровергает распространенный в историографии тезис о слабости в России общества и общественного мнения и его полной зависимости от государства.
В действительности, как это давно доказано (сначала М. М. Щербатовым, а затем Ф. В. Тарановским), Екатерина "обобрала президента Монтескье", по ее собственным словам, исключительно в свою пользу, оставив "г-ну президенту" идеи, оказавшиеся императрице ненужными37. Впрочем, для нее примером "правильной обработки" Монтескье выступал Якоб Фридрих барон фон Бильфельд, наставник прусского принца, еще в 1760 г. приспособивший идеи французского аристократа-парламентария к концепции камерализма ("Политические установления")38. Как подметил Тарановский: "Из сокровищницы "Духа законов" императрица Екатерина II, не стесняясь, брала отдельные жемчужины, но нанизывала их на свою нить и вышивала ею свой собственный узор"39.
Собственно, в разном понимании идеи Монтескье о "фундаментальных законах" монархии лежит различие между дворянским и правительственным конституционализмом. В законной монархии Монтескье "основными законами" (lois fondamentales) являются сословные права и привилегии, прежде всего дворянства. Он называет сословия "посредствующими властями" (pouvoirs intermediaires). В "Наказе" же под pouvoirs intermediaires ("власти средния") Екатерина II понимает "Сенат, коллегии и нижния правительства", которые "премудро учредил" Петр Великий ("Наказ", ст. 99). Поэтому "законы, основание державы составляющие" (les lois fondamentales d'un Etat), "предполагают малые протоки, сиречь правительства (des Tribunaux), чрез которые изливается власть государева" ("Наказ", ст. 20). Екатерина осознанно подменяет сословия бюрократией. Эту подмену заметил и подверг критике один из дворянских конституционалистов, Щербатов, в своих "Замечаниях на Наказ", прямо утверждавший, что без "основательных законов", в том числе дворянских прав, нет истинной монархии. Щербатов, в отличие от Екатерины II, под самодержавием понимает именно "самовластие" и "деспотичество", и когда он замечает желание Екатерины выдать "самодержавие" за "монаршическое правление", то одергивает императрицу. Например, по поводу ст. 18 он замечает, что Екатерина почти полностью привела слова Монтескье (De l'Esprit des lois, II, 4), только забыла одну фразу - "где один правит по основательным законам", и Щербатов указывает: "Отложение же сего слова оказует желание к неограниченной деспотической власти, а где есть деспотичество, тут не могут быть законы тверды, ни власти средние, подчиненные, более взирающие на изволение деспота, нежель на законы". Князь удивляется содержанию ст. 19 и пишет: "Монтескиу, тут же. Но все сие сей писатель предполагает в монархии, где государь обязан править по основательным законам государства... Но сие не в таких державах, где государь себя почитает быть превыше закону". Еще более резко Щербатов отзывается о ст. 23 "Наказа": "Ни в наказе, ни в обряде Уложенной комиссии нигде не сказано, чтобы основательные законы государства сделать; что бы, однако, казалось, долженствовало быть началом всего учреждения; следственно и Наказ сей к деспотическому правлению ведет"40. В сходных выражениях отзывались о "Наказе" Д. Дидро ("Русская императрица вне сомнения есть деспот") и Г. -Т. Рейналь, который писал, что в "Наказе" императрицы "едва ли можно обнаружить что-то большее, чем желание сменить вывески, то есть именоваться монархиней вместо самодержицы, и звать своих людей подданными вместо рабов"41.
Второе важное расхождение касалось вопроса о "хранилище законов" ("Depot des Lois"). У Монтескье это органы, наделенные функцией регистрации законов и правом представления (ремонстрации, remontrance) монарху, в случае если его новый указ нарушает "фундаментальные законы". Для Монтескье "власти средния" и "хранилище законов" ни в коем случае не совпадают, в "Наказе" же "хранилищем законов" считается Сенат, ранее выступавший как часть "властей средних". Это также вызывает критику Щербатова: "Государь, не посоветовав с корпусом сената, но по одним словам генерал-прокурора дает свои раболепно принимаемые сенатом решения. Следовательно, когда не имеет власти истолковать закон, ни предложение на именной указ сделать, то тщетно имя хранилища закона ему давать, которого он токмо маску носит, как то обыкновенно во всех деспотических правительствах бывает, что судии не суть хранители законов, но исполнители воли деспота"42.
В большинстве проектов дворянских конституционалистов вопрос об укреплении прав дворянства совмещается с вопросом об их гарантиях и сохранении, и здесь возникает требование создать орган, способный служить "хранилищем законов", и, как правило, таким органом в большинстве проектов должен стать Сенат. В своих поздних проектах Екатерина II (особенно в "Наказе Сенату" 1787 г.) подошла очень близко к регламентации собственной власти и определению полномочий высших органов власти. Не случайно О. А. Омельченко говорит о них как о "конституции просвещенного абсолютизма"43. Однако она так и не решилась наделить дворянство политической властью и позволить Сенату подлинные "ремонстрации". Только ее внук, Александр I, сделал уступку в 1802 г., даровав Сенату "право представлений", но при первом же "сенатском инциденте", когда сенаторы-дворяне выступили с ремонстрацией против постановления военного министра, нарушавшего дворянские права, раздраженный монарх запретил сенаторам вновь устраивать какие-либо "представления"44.
Фактически "камнем преткновения" для самодержавия и дворянства оказались следующие насущные политические вопросы: что должно лежать в основе "фундаментальных законов" - нерушимые права дворянства и сословий или неизменные административные установления? Наконец, что есть дворянство: это гарант монархической "конституции" или поставщик управленческих кадров? Если еще более конкретизировать различия дворянского и правительственного конституционализма, можно сказать, что их представители вели речь о разных типах монархии - сословной, в случае с дворянством, или административно-бюрократической - в случае с правительством.
Наиболее яркие образцы дворянского конституционализма второй половины XVIII в. - это проекты Н. И. Панина и М. М. Щербатова. Проекты Панина и его "партии" породили обширную научную литературу45. Некоторые авторы выделяют три "проекта" панинской группы: 1762, 1773 и 1783- 1784 годов. Обоснованным можно считать существование политических проектов в 1762 и 1783 - 1784 гг., "проекты" же 1773 г. многие историки считают мифическими, не находя подтверждения их существованию в источниках XVIII века46. Наиболее ярко описывает взгляд панинской партии так наз. "Введение к непременным законам", составленное Паниным и Фонвизиным и обычно приписываемое перу последнего47. В то же время обнаруженная нами более ранняя собственноручная записка Панина позволяет говорить о том, что Фонвизин только развивал идеи своего вельможного "патрона". На секретарское существо работы Фонвизина указывает также и недвусмысленное заявление П. И. Панина, что "оное разсуждение писано рукою фон Визина из преподаваемых словесных только покойным назнаменований"48. Еще в 1762 г. Панин защищал свой проект Императорского совета - и вместе с ним "непременных законов" - в тех же выражениях, что и в "Рассуждении о непременных государственных законах":
"Каждой разумной Сын Отечества признать должен, что никакая великая, особливо Российская, империя надежнее управляться не может, как монаршеским правлением, то есть самодержавством, но из того не следует, чтоб преемник престола мог, имея законное право, без всяких границ все нарушить, что похочет... [и] своего самодержавнаго предместника непоколебимо учрежденныя уставы, яко то: веру духовную, твердость и безопасность имения подданных, их разныя кондиции и состоянии, достаточно установленную их форму правительства, что единственно почитается надежным ограждением престола Государева от злоключительных революцей, коих частое произшествие неизбежно наконец подвергает Государство бунтам, твердостию же формы правительства поставляется оное благо полисованным, как то доказательно свидетельствуют все разныя христианския правительства в Европе"49.
Таким образом, Панин включал в "фундаментальные законы" не только принцип незыблемости монархии и православия, но и зафиксированные права сословий и "форму правительства". Для его убеждений характерен социальный консерватизм. Возражая на замечание критика (по-видимому, самой императрицы), что "непоколебимое установление формы правительства отнимает способ впреть к лудчему переменять и исправлять", он писал:
"Частые перемены равно же вредителны Государству. Россия нужды не имеет вне себя искать тому доказательств, у ней те уставы почти так же часто и с такою же легостию переменялися, как и указы о наследствах, о винных откупах, о таможенных сборах и о делах еще меньше важнейших, а истого она к своему нещастию видела не токмо почти безпременно престол своих Государей потрясаемый, но и на нем седящими поляков, растриг и беглецов. Почему от большаго проницания штацкой науки она должна желать, чтоб единожды достаточно установленное осталось без алтерации и перемены на долгое время"50.
В "Рассуждениях" 1783 г. необходимость "непременных законов" обосновывается сходными примерами: в России "престол зависит от отворения кабаков для зверской толпы буян" (намек на переворот 1762 г.), и здесь "мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся... может привести [государство] в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели" (намек на Е. Пугачева). Причина бедствий, терзающих Россию, в том, что "без непременных государственных законов не прочно ни состояние государства, ни состояние государя". Российское государство не может считаться монархией "ибо нет в нем фундаментальных законов", выраженных в правах благородного сословия: "Дворянство уже именем только существует и продается всякому подлецу, ограбившему отечество". Панин и его последователи предлагали цесаревичу Павлу Петровичу программу преобразований: "Просвещенный и добродетельный монарх, застав свою империю и свои собственные права в такой несообразности и неустройстве, начинает великое свое служение немедленным ограждением общия безопасности посредством законов непреложных"51.
В заключении памфлета "О повреждении нравов" Щербатов говорит абсолютно то же: восстановить "поврежденные" нравы может лишь добродетельный государь своим примером ("начавши с себя"), разделивший власть с дворянством и, наконец, даровавший "основательные права государству"52, то есть те самые "законы непреложные", о которых говорил Панин. Он обстоятельно подходил к описанию этих "основательных прав" в своих "Размышлениях о законодательстве вообще", где утверждал, что Россия "есть монаршическаго правления", "яко и сама Ея Величество в Наказе своем изъясняется", но далее выясняется, что это недостроенная монархия53.
"Понеже монарх несть вотчиник, но управитель и покровитель своего государства, - утверждал Щербатов, - а потому и должно [быть] некиим основательным правам". К таким правам он отнес: во-первых, "твердое основание и положение о порядке наследства на престол", во-вторых, "хранение владычествующей веры и пребывание государя в оной". За этими ведущими установлениями следует краткое перечисление прочих незыблемых прав: "право издания законов, разных налогов на народ, переделания монеты", "суд и право себя защищать", наконец, "право именования дворянскаго, по их разным степеням, ненарушимо в монаршеском правлении постановлено быть должно". Не останавливаясь на этом, Щербатов утверждал: "Надлежит иметь хранилище законов", каковым он полагает Сенат, но еще необходимо "оной не токмо снабдить довольно основательными государственными правами о его могуществе, но также и наполнить такими людьми в силу же основательных прав, чтоб он порученный ему залог в силах был сохранить"54. В его записке "основательные права", описаны кратко и схематично, но мне посчастливилось найти собственноручное сочинение Щербатова, озаглавленное "Мнение о законах основательных государств", которое представляет собой фактический проект "конституции" для России в 11 главах55.
В начале документа за разделами," провозглашающими незыблемость православия ("I. Сохранение владычествующия веры") и сохранение единства государства ("II. Не раздроблять Государство"), следует регламентация престолонаследия ("III. Утвердить право наследства, непоколебимо в царствующем роде"). Отдельно идут главы, посвященные правам подданных, и, наконец, - описание системы государственного устройства. Аргументы о необходимости законосовещательного органа при монархе, содержащиеся в пункте "IV. Учреждения совету непременнаго", очень близки аргументам Панина, изложенным по поводу учреждения Императорского совета. Впрочем, Щербатов настаивает, что "должны пред другими быть предпочтены", при включении в состав совета, "от знатных родов рожденные, яко имеющия обязанность, свою и всех предков своих честь сохранять". Кроме "Непременного совета" Щербатов говорит о "Вышнем правительстве", под которым он подразумевает "то место, которому препоручено хранение законов". Этот орган (фактически - Depot des Lois) наделяется рядом важнейших функций:
"(6) Члены сего правительства имеют право избирать и представлять от себя председателей важнейших правительств государства, шести кандидатов, для избрания двоих Государю; (7) В случае каких новых на народ налогов, имеют право быть приглашены в совет, а указы о таких налогах записываются в сем правительстве; (8) Содействуют советом и согласием своим всякому обнародоваемому закону; (9) Имеют право представления и в испрошенной аудиенции объяснения причин своего несогласия на всякие именныя указы, которые или несходственны з законами находят или чем-либо вредными государству; (10) Все решенные дела сим правительством немедленно исполняются, ежели сие решение три четверти членов согласны; ежели меньше, то взносится в совет, и оттуда, как выше сказано, отсылается с примечанием, пока к суждению сего собрания; в случае же вторичнаго несогласия уже государь сумнение такое разрешает, преклоняясь к одной стороне из разных мнений, и сие решение законом для предбудущих дел становится, от коего не можно отступить; (11) Члены сего собрания ни в каком преступлении никем иным, кроме членов сего собрания суждены быть не могут"56.
В целом описание этого органа скорее напоминает французские дореволюционные парламенты, но наделенные дополнительными функциями, и близко к характеристикам "Высшего правительства" "Офирской земли". Как видно, Щербатов использует "монаршическую" концепцию Монтескье более последовательно, чем критикуемый им "Наказ".
Отдельный вопрос, который предстоит еще исследовать: насколько тесно были связаны дворянские конституционалисты между собой? Обсуждались ли различными государственными деятелями идеи "законного правления" открыто, совместно? Источники, прямо указывающие на некое идейное единение, отсутствуют. Есть только косвенные указания на социальную близость и взаимные связи "конституционалистов" второй половины XVIII века. Во-первых, это семейные связи и личное знакомство, о которых свидетельствует их частная корреспонденция. Практически все авторы проектов состояли во взаимной переписке, сохранились переписка братьев Н. И. и П. И. Паниных с А. Р. Воронцовым, Воронцова с Щербатовым. Во-вторых, участие в общих масонских ложах57. В-третьих, свидетельства иностранцев об общем настроении правящей элиты и высшего дворянства. Шевалье Д'Эон в своем секретном мемуаре для французского внешнеполитического ведомства писал в конце правления Елизаветы, что "всякий русский, кто получил образование и путешествовал, сотни раз вздыхал над несчастной долей в приватных со мной беседах. Те, кто читает французские брошюры, а тем паче английские, объявляют себя приверженцами самой смелой философии и противниками, вместе с друзьями своими, деспотического и тиранского государства, в котором они живут". Ему вторит французский посол барон де Бретей: "Форма правления кажется тяжкой для многих русских. Несомненно, что все желают освободиться от деспотизма". В 1770-е годы шевалье де Корберон замечал все то же: в доме Щербатова, где он часто ужинает, все время критикуют "всех и все", друзья князя заимствуют его "внешний лоск свободного мыслителя", а сам Щербатов заявляет, что "допускает только республиканскую форму, даже для больших государств"58.
Кризис дворянского конституционализма. В царствование Александра I дворянские конституционалисты, наученные горьким опытом Французской революции, все менее посягали на права монарха, но не отказывались от идеи "истинной монархии", основанной на сословном господстве дворянства. В этом отношении показательны проекты А. Р. Воронцова, который был инициатором составления "Жалованной грамоты российскому народу"59. Этот документ должен был быть опубликован во время коронации Александра I в Москве в сентябре 1801 года. Его подготовка вызвала оживленные дискуссии в так наз. Негласном комитете, в частности по вопросу о привилегиях дворянства, причем "молодые друзья" (П. А. Строганов, Н. Н. Новосильцов, А. Чарторыский) убеждали императора дать право участия в местном самоуправлении всему сословию, а не только его служилым представителям. Согласно "Грамоте", российскому народу даровались общие права на сохранение свободы и собственности, и в тоже время были подтверждены сословные преимущества дворянства. Вместо публикации "Грамоты" император ограничился пожалованием должностей и титулов, но Воронцов получил от Александра обещание провести предусмотренные реформы в недалеком будущем60. В проектах реформы Сената, разработанных Воронцовым в 1801- 1802 гг., проведена идея необходимости для России "самодержавной" монархии, но ограниченной "коренными законами" и властью Сената, который обладает правом делать представления на несогласные с законами империи указы монарха, что напоминает права дореволюционных французских парламентов. В целом взгляды Воронцова можно охарактеризовать как умеренные, его боязнь кардинальных изменений и постоянная осторожность не нравилась самому императору, считавшему старого графа "преисполненным предубеждений"61. Но главное разногласие канцлера и императора проистекало, скорее, из различия во взглядах на "истинную монархию".
В процессе обсуждения реформы Сената в 1802 г. была составлена анонимная записка "О коренных законах государства", традиционно приписываемая М. М. Сперанскому, хотя ее содержание противоречит идеям, изложенным в последующих проектах этого государственного деятеля. Прежде всего очевидна проаристократическая тенденциозность автора - позиция, всегда чуждая Сперанскому, не говоря уже о своеобразном, непозволительно "вызывающем" тоне, в котором написана записка. Исследователи давно отмечали "странности" так называемых "ранних записок" Сперанского. М. М. Сафонов высказал аргументированную версию о том, что автором этих записок является граф В А. Зубов, член Непременного совета 62. Если эта версия верна, то Валериан Зубов выступает в записке "О коренных законах" как сторонник принципов "умеренной монархии" Монтескье. Для него куда важнее социальное преобразование России, чем политическое, поскольку без общественных изменений невозможно установление "истинной монархии" и действие "коренных" законов. Автор записки 1802 года, следуя рассуждению Монтескье "point de noblesse, point de monarchic" (где нет дворянства - нет монархии), утверждает, что "вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи". Он продолжает: "При таковом разделении народа в отношении к престолу, каким образом можно думать о каком-нибудь образе правления, о каких-либо коренных законах". Автор записки предлагал разделить дворянство на высшее (первые четыре класса Табели о рангах) и низшее, затем для высшего дворянства восстановить указ 1714 г. "о первородстве", а потом превратить "низшее" дворянство в простое чиновничество, лишив его дворянских прав и привилегий. Зубов полагал, что "высший класс должен быть установлен на праве первородства и предопределен по роду своему к первым государственным местам и к охранению законов... Сей класс будет составлять истинное монархическое дворянство"63. Таким образом, "высший класс", спасенный от социального размывания, сможет играть роль гаранта "коренных законов" в России.
В то же время представители правительственного конституционализма, такие как Н. Н. Новосильцов, и особенно Сперанский, фактически продолжали "дело" Екатерины II, направленное на укрепление административно-государственной системы на правовой основе. А. Н. Сахаров считает, что они оставили "потомству блестящие конституционные проекты, которые, если бы они осуществились, круто повернули [бы] историю России на путь конституционной, буржуазной монархии за сто лет до ее весьма урезанного пришествия уже в начале XX века"64. Такое мнение распространено, хотя, внимательно читая записки и проекты Сперанского, не всегда можно столь определенно оценить их направленность. Вникнув в логику его рассуждений, можно понять, что Сперанский вновь апеллирует к концепции "истинной монархии" Монтескье с ее фундаментальными или "коренными" законами. Однако рассуждения Сперанского отличаются оригинальностью понимания тезисов французского просветителя. Он следует идее первоначальной "перестройки" социальной системы России для дальнейших политических преобразований. Во "Введении к Уложению государственных законов" (1809 г.) Сперанский предлагал сделать основой получения дворянства, даже для аристократии, обязательную службу государству: "Дети дворянина потомственного до совершения положенных лет службы суть дворяне личные. Окончив службу, они приобретают дворянство потомственное, а дети их суть дворяне личные", в то время как "дети личных дворян суть люди среднего состояния". Таким образом, Сперанский, требуя, чтобы дворянство все время доказывало свое благородство посредством службы, не слишком далеко ушел от Екатерины II, для которой дворянство - это среда, поставляющая чиновников, а не "свободное сословие". Он даже пошел дальше Екатерины, фактически лишив дворянство в своих проектах "вольности" от службы, поскольку эта "вольность" ведет к потере дворянского звания: "Дворянство потомственное пресекается и превращается в личное уклонением от службы"65. Все это указывает на то, как далека была концепция "законной монархии" Сперанского от "истинной монархии" Монтескье, несмотря на постоянные ссылки русского реформатора на французского просветителя.
Новосильцов, работая в 1818 - 1820 гг. по поручению Александра I над "Уставной грамотой Российской империи" следовал той же административной логике, в документ даже не вошли какие-либо четко обозначенные сословные права. Но, несмотря на провозглашение "Грамотой" отдельных общегражданских свобод, сословные различия сохранялись, при этом самим сословиям не устанавливалось никаких гарантий их прав, фактически все жители империи оставались "верноподданными", а не гражданами. Даже создание представительного органа было обставлено рядом ограничений: так, избирает депутатов второй "Посольской палаты" сам император от выбранных на местах сословных кандидатов (ст. 124), в то время как члены первой палаты - департамента Сената - назначаются непосредственно государем (ст. 137). Казалось бы, по конституции Новосильцова, "дворянские сеймики" в провинциях могут выбирать депутатов, то есть получают политические права, но фактически эти "милости" сводятся на нет утверждением, что любой законопроект, созданный депутатами, "естли же Государь не соблаговолит его утвердить... уничтожается" (ст. 135). В итоге в "Конституции Новосильцова" нет даже намека на концепцию "истинной монархии" Монтескье, она изящно подменена здесь ширмой псевдо-представительной власти. Не случайно, обосновывая надобность конституции, Новосильцов писал Александру, что "необходимо, чтобы суверен следовал за веком под либеральными знаменами"; монарх может провозгласить монархическую конституцию "не опасаясь демократических протестов"66. Таким образом, к 1820-м годам концепция "истинной монархии" Монтескье утратила для русского самодержавия былую привлекательность, так же как - постепенно, на фоне исторических потрясений - утратил свое былое политическое значение дворянский конституционализм, уступив свое место более радикальному движению будущих "декабристов".
Идея "фундаментальных законов" была одинаково близка и правительственному, и дворянскому конституционализму во второй половине XVIII - начале XIX в., однако в понимании состава и гарантий проектируемых прав заметны существенные различия. В то же время правительственный и дворянский варианты конституционализма сближала общая верность традиционализму (социальный консерватизм) и принцип сословности, исключавший равенство гражданских прав; в этом отношении оба варианта представляли конституционализм нелиберального толка. Поэтому действительно первыми либеральными конституционными проектами в России можно считать только проекты "декабристов", ставившие вопрос о ликвидации сословного строя и установлении общих гражданских прав.
Таким образом, дворянский конституционализм, начав свое формирование с неудавшейся "республиканской" попытки верховников, во второй половине XVIII века, сменив идейную основу, выступил под знаменем "истинной монархии", которое служило одно время европеизированной декорацией и для российского самодержавия. Однако в начале XIX в. правительство отказалось от идеи сословной монархии, утопической в российских условиях, на глазах устаревавшей модели "союза-соперничества" монарха и дворянства, предпочитая в проектах псевдопредставительство, а на практике - административно-бюрократическую систему. Конституционное "проектирование", несмотря на внешний неуспех этого интеллектуального течения, стало для дворянской элиты важной рационалистической школой политики. Европейская политическая мысль оказала существенное влияние на русское образованное дворянство. Но просвещенные дворяне неслучайно отбирали определенную западную литературу: они не слепо подражали западным идеям, а пытались найти в них то, что отвечало собственным сословным интересам, помогало интеллектуально обосновать их. Потому так долго они оставались убежденными защитниками монархической идеи Монтескье, даже после того как в самой Европе она потеряла политическую актуальность.
Примечания:
1. См.: ШАРТЬЕ Р. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? - Новое литературное обозрение, 2004, N 66; SKINNER Q.R.D. Meaning and understanding in the history of ideas. In: Meaning and context. Oxford. 1988.
2. SHOGIMEN T. Constitutionalism. In: New dictionary of the history of ideas. Vol. 2. N.Y. -Lnd. 2005, p. 458.
3. FELLMAN D. Constitutionalism. In: Dictionary of the history of ideas. Vol. 1. N.Y. 1973, p. 485.
4. GRIFFIN S.M. American constitutionalism. Princeton. 1996, p. 5.
5. Изучение республиканской традиции является одним из важнейших направлений в современной западной исторической и политической мысли. Во многом эти исследования связаны с разочарованием западных интеллектуалов, с одной стороны, в эгоистическом индивидуализме либеральной идеологии, а с другой стороны, в тоталитарных тенденциях левых идеологий. Республиканизм же, сочетающий идеи свободы и коллективизма, выглядит для них как "третий путь". Подробнее см.: PETTIT P. Republicanism. Oxford. 1998; SKINNER Q. Liberty before liberalism. Cambridge. 1998; EJUSD. Visions of politics. Vol. 1 - 3. Cambridge. 2004; HONOHAN I. Civic republicanism. Routledge. 2002; Что такое республиканская традиция. СПб. 2009.
6. МЕДУШЕВСКИЙ А. Н. Российская конституция 1993 года в сравнительно-историческом контексте. - Российская история, 2008, N 6, с. 29.
7. ГЛИНСКИЙ Б. Б. Борьба за конституцию (1612 - 1861 гг.). СПб. 1908.
8. ПРОТАСОВ Г. А. Верховный тайный совет и его проекты 1730 года. В кн.: Источниковедческие работы. Вып. 1. Тамбов. 1970; ЕГО ЖЕ. Дворянские проекты 1730 года. Там же. Вып. 2. Тамбов. 197Г; МИНАЕВА Н. В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX в. Саратов. 1982; САФОНОВ ММ. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л. 1988; История буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков. М. 1983; История буржуазного конституционализма XIX века. М. 1986.
9. Конституционные проекты в России XVIII-XX вв. М. 2000. См. также рец. А. Б. Плотникова (Архив русской истории. Вып. 8. М. 2007).
10. КУРУКИН И. В., ПЛОТНИКОВ А. Б. 19 января - 25 февраля 1730 года: события, люди, документы М. 2010.
11. См.: ПЛОТНИКОВ А. Б. Акты ограничения самодержавной власти в 1730 году. В кн.: Россия в XVIII столетии. Вып. 3. М. 2009; ЕГО ЖЕ. Политические проекты Н. И. Панина. - Вопросы истории, 2000, N 7; САФОНОВ М. М. Ук. соч.; RAEFF M. Plans for political reform in Imperial Russia (1730 - 1905). Englewood Cliffs. 1966; RANSEL D. The politics of Catherinian Russia. The Panin party. New Haven. 1975; DONNERT E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Berlin. 1976; MEEHAN-WATERS B. Autocracy and aristocracy. The Russian service elite of 1730. New Brunswick. 1982; KIVELSON V.A. Kinship politics / Autocratic politics. In: Imperial Russia. New histories for the Empire. Bloomington. 1998.
12. ВДОВИНА Л. Н. Дворянский конституционализм в политической жизни России XVIII века. В кн.: Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М. 1995; История буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков, с. 247 - 248.
13. ЗАХАРОВ В. Ю. Основные тенденции развития конституционной мысли в России во второй половине XVIII - начале XIX в. М. 2007. Автор, полагаясь на свои наблюдения, делает заключение о том, что "само понятие Конституция в смысле учредительного документа впервые стало употребляться в масонских ложах" (с. 212), что противоречит известным в литературе данным (STOURZH G. Constitution: Changing meanings of the term from the early Seventeenth to the late Eighteenth century. In: Conceptual change and the constitution. Lawrence. 1988, p. 35 - 54; MOHNHAUPT H., GRIMM D. Verfassung. Konstitution, Status, Lex fundamentalis. In: Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 6. Stuttgart. 1990, S. 831 - 862; SCHMALE W. La France, l'Allemagne et la constitution (1789 - 1815). In: Annales historiques de la Revolution francaise, 1991, Vol. 286, p. 459 - 481). Примером обращения автора с источниками может служить его утверждение о том, что проект "фундаментальных законов" представил "П. И. Шувалов (sic) - известный фаворит Елизаветы Петровны, видимо увлекшись входившей в моду идеологией Просвещения, особенно идеями Вольтера" (с. 55, причем автор даже ссылается на публикацию: ШМИДТ СО. Проект П. И. Шувалова 1754 г. - Исторический архив, 1962, N 6). Но проект был составлен И. И. Шуваловым, а не его двоюродным братом, записка которого, 1754 года, посвящена исключительно экономическим вопросам. Вольтер также странным образом очутился среди сторонников конституционной монархии, будучи приверженцем "просвещенного абсолютизма".
14. См.: МИНАЕВА Н. В. Ук. соч.; ВДОВИНА Л. Н. Ук. соч.; История буржуазного конституционализма XVII-XVIII веков.
15. ТАТИЩЕВ В. Н. Собр. соч. Т. 1. М. 1994, с. 359.
16. ЮСИМ М. А. Макиавелли в России. М. 1998, с. 78 - 114.
17. КОРСАКОВ Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань. 1880, с. 18.
18. Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 6, оп. 1, д. 304, л. 46.
19. ЛУППОВ С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л. 1973, с. 203 - 223; ГРАДОВА Б. А., КЛОСС Б. М., КОРЕЦКИЙ В. И. К истории архангельской библиотеки Д. М. Голицына. В кн.: Археографический ежегодник (АЕ) за 1978 г. М. 1979; ИХ ЖЕ. О рукописях библиотеки Д. М. Голицына в Архангельском. АЕ за 1980 г. М. 1981.
20. SIDNEY A. Discours sur le gouvemement, traduit de l'anglois. A la Haye. 1702.
21. SABINE G.H. A history of political theory. Lnd. 1961, p. 515.
22. MADARIAGA I. de. Portrait of an Eighteenth-Century Russian statesman: Prince Dmitry Mikhaylovich Golitsyn. - The Slavonic and East European review, 1984, Vol. 62, N 1, p. 59.
23. О данном переводе, его списках и влиянии на Д. М. Голицына, см.: Философский век. Альманах. Вып. 19. Ч. 1. СПб. 2002, с. 107 - 118. Об атрибуции перевода существуют различные точки зрения. Сопоставление трех списков позволяет считать автором перевода А. Ф. Хрущева (известного своим переводом "Похождений Телемака" Ф. де Фенелона), поскольку принадлежавший ему экземпляр имеет авторскую правку (РГАДА, ф. 181, д. 194. О правлении гражданском Локка), два же других списка беловые (см. КРУГЛОВ В. М. Русский рукописный перевод 1720-х годов Второго трактата о правлении Джона Локка. - Изв. РАН. Сер. литературы и языка, 2003, т. 62, вып. 5). Однако нахождение чернового списка перевода в составе библиотеки Хрущева еще не указывает на его авторство.
24. ТАТИЩЕВ В. Н. Ук. соч., с. 359.
25. Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), ф. 178, д. 1677. О Правлении гражданском, с. 91, 94.
26. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 550. F. 11. 41. Правление гражданское, л. 126.
27. НИОР РГБ, ф. 178, д. 1677, с. 139.
28. РГАДА, ф. 3, д. 4, л. 35.
29. ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ. История о избрании и восшествии на престол блаженныя и вечнодостойныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны, самодержицы всероссийския. СПб. 1837, с. 18.
30. КОРСАКОВ Д. А. Ук. соч., с. 271.
31. Примечания на историю Древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненныя генерал маиором Иваном Болтиным. Т. 2. СПб. 1788, с. 474.
32. Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1859, кн. 1. Смесь, с. 93.
33. В действительности Монтескье не употреблял словосочетание "истинная монархия" или "законная монархия", эти термины встречаются у его комментаторов, для обозначения отличия монархии от деспотии. Сам Монтескье говорил об умеренной форме правления и применял к монархии эпитет moderee или temperee (умеренная, в смысле смягченная законами). Он также считал ее лучшей современной формой правления. См. LARRERE С. Les typologies des gouvernements chez Montesquieu. - Revue Montesquieu, 2001, Vol. 5, p. 164 - 165.
34. О Разуме законов. Сочинение Господина Монтескюия. Переведено с французскаго В. Крамаренковым. Т. 1. СПб. 1775, с. 32. Крамаренков переводил monarque как "самодержец".
35. До американской и французской революций понятие конституция не приобрело современного значения, в европейских языках этот термин мог означать как любое важное "установление", так и "форму правления". Гораздо более распространенным термином в XVII- XVIII вв. был, более близкий к современному понятию конституции, термин "фундаментальный(е) закон(ы)" (loi fondamentale, Fundamental-Gesetz и т.п.). Правда, с тем отличием, что фундаментальные законы могли быть неписаными и принадлежать к обычному праву или традиции. Оба термина были известны в России XVIII в. и во многом были связаны с европейскими политическими концепциями. Но в отличие от неизменной "конституции", в России lois fondamentales преображались в переводе разных авторов в законы "фундаментальные", "основательные", "непременные", "коренные" или даже в "непоколебимо учрежденныя уставы" и "главные установления".
36. По истории вопроса о понимании в России термина "самодержавие" см.: MADARIAGA I. de. Autocracy and Sovereignty. - Canadian-American Slavic studies, 1982, Vol. 16. О политической терминологии Екатерины II см.: GRIFFITHS D.M. Catherine II: The republican Empress. - Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 1973, Bd. 21. В первом опубликованном в России переводе Монтескье следующим образом обозначены формы правления: "Три рода правлений: Общенародное, Самодержавное, и Самовластное... Первое Общенародное правление есть то: когда в котором народ весь или некоторая его часть верьховную власть имеет; Самодержавное есть то: когда одна особа управляет; но по установленным неподвижным законам; а Самовластное имеет то различие, что одна особа без закона и правил владычествует над всем по своей воле и прихотям" (О Разуме законов, с. 15).
37. ЩЕРБАТОВ М. М. Замечания на Большой наказ Екатерины. В кн.: ЩЕРБАТОВ М. М. Неизданные соч. М. 1935; ТАРАНОВСКИЙ Ф. В. Политическая доктрина в Наказе Императрицы Екатерины II. В кн.: Сб. ст. по истории права, посвященный М. Ф. Владимирскому-Буданову его учениками и почитателями. Киев. 1904.
38. Institutions politiques. Par Monsieur le baron de Bielfeld. 2 vols. A La Haye. 1760. Позже вышел третий том с посвящением Екатерине II. Первые два тома были переведены на русский Ф. Шаховским и напечатаны в типографии Московского университета: Наставления политическия барона Бильфельда (М. 1768 - 1770).
39. ТАРАНОВСКИЙ Ф. В. Ук. соч., с. 83.
40. ЩЕРБАТОВ М. М. Неизданные соч., с. 25, 27. Замечания написаны Щербатовым, скорее всего, в середине 1770-х годов (во время пугачевского восстания - см. с. 55: "...бунты, яко ныне пугащевский"), то есть по прошествии значительного времени после начала деятельности Уложенной комиссии, и в них везде чувствуется разочарование Щербатова в деятельности императрицы.
41. DIDEROT D. Observations sur l'instruction de S.M.I. [Catherine II] aux deputes pour la confection des lois (1774). Paris. 1921, p. 10; RAYNAL G. -Th. Histoire philosophique et politique des etablissemens et du commerce des europeens dans les deux Indes. T. 10. [Geneve]. 1781, p. 39.
42. ЩЕРБАТОВ М. М. Ук. соч., с. 28.
43. ОМЕЛЬЧЕНКО О. А. "Законная монархия" Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М. 1993; ЕГО ЖЕ. Власть и закон в России XVIII века. М. 2004.
44. Подробнее о борьбе вокруг сенатской реформы в 1802 г. и "сенатском инциденте" см.: САФОНОВ М. М. Ук. соч., с. 212 - 232.
45. ЧЕЧУЛИН Н. Д. Проект Императорского совета в первый год царствования Екатерины II. - Журнал Министерства народного просвещения, 1894, N 3, с. 77 - 79; САФОНОВ М. М. Конституционный проект Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина. - Вспомогательные исторические дисциплины (ВИД), 1974, т. 6; RAEFF M. Op. cit., р. 53 - 54; RANSEL D. Op. cit.
46. См.: ПЛОТНИКОВ А. Б. Политические проекты Н. И. Панина.
47. Рассуждение о непременных государственных законах. В кн.: ФОНВИЗИН Д. И. Собр. соч. Т. 2. М. 1959.
48. Письмо П. И. Панина великому князю Павлу Петровичу, 1.X.1784. В кн.: ШУМИГОРСКИЙ Е. С. Император Павел I. Приложение. СПб. 1907, с. 2.
49. Изв. Самарского научного центра РАН, 2010, т. 12, N 6, с. 175.
50. Там же, с. 176.
51. ФОНВИЗИН Д. И. Ук. соч., т. 2, с. 265 - 266.
52. О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева. М. 1983. Приложение, с. 130.
53. ЩЕРБАТОВ М. М. Соч. Т. 1. СПб. 1896, стб. 391.
54. Там же, стб. 391 - 392.
55. Изв. Самарского научного центра РАН, 2010, т. 12, N 2, с. 217 - 222.
56. ОПИ ГИМ, ф. 368, д. 83, л. 39об. -40.
57. См.: ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Русское масонство в царствование Екатерины II. СПб. 1999, с. 128 - 129.
58. СТРОЕВ А. Ф. "Те, кто поправляет фортуну". М. 1998, с. 228; Сборник Русского исторического общества, 1912, т. 140, с. 127; Интимный дневник шевалье де-Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. СПб. 1907, с. 93, 115, 137.
59. Подробнее об этом документе и историографической дискуссии вокруг него см.: САФОНОВ М. М. А. Н. Радищев и "Грамота Российскому народу". В кн.: А. Н. Радищев: русское и европейское Просвещение. СПб. 2003, с. 112 - 141.
60. А. Р. Воронцов еще 14 мая 1801 г. сообщал своему брату СР. Воронцову о желании императора ввести "Конституцию, которая ограничивала бы его власть и даровала обширные права" (РГАДА, ф. 1261, оп. 3, д. 47, л. 54). Накануне коронации он писал, что императрица Мария Федоровна и ее сторонники выступили против реформ, а 17 сентября 1801 г. он с разочарованием уведомил брата, что коронация состоялась без публикации "Грамоты" (там же, д. 48, л. 47, 57).
61. NICOLAS MIKHAILOVITCH, Grand-duc de Russie. Le Comte Paul Stroganov. T. 2. Paris. 1905, p. 38.
62. САФОНОВ М. М. О так называемых ранних записках М. М. Сперанского. - ВИД, 1991, т. 22, с. 101 - 117.
63. СПЕРАНСКИЙ М. М. Руководство к познанию законов. СПб. 2002, с. 239, 241.
64. САХАРОВ А. Н. Конституционные проекты и цивилизационные судьбы России. - Отечественная история, 2000, N 5, с. 12.
65. СПЕРАНСКИЙ М. М. Ук. соч., с. 365 - 366. Отношение Сперанского к дворянству выражено в его черновых заметках весьма определенно: "Преобладание дворянства вредно" (Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 731, д. 1491, л. 1).
66. ОПИ ГИМ, ф. 316, д. 15, л. 146.
Вопросы истории, № 6, Июнь 2011, C. 27-42
Польской Сергей Викторович - кандидат исторических наук. Самарский государственный университет.
No comments:
Post a Comment