Смерть человека - таинство. Смерть российского императора - это еще и тайна, тайна государственная, проникнуть в которую стремились и современники, и историки. Последние мгновения жизни российских властителей всегда надежно ограждались от чрезмерного любопытства подданных. В XVIII в. тайна царской смерти была просто необходима для сохранения политической стабильности, поскольку передача власти часто совершалась путем дворцовых переворотов, уход свергнутого монарха из жизни сопровождался подчас "неудобными" обстоятельствами, подрывавшими авторитет верховной власти. Убийства Петра III, Павла I преподносились как печальные последствия "апоплексического удара" или "геморроидальных колик". Естественно, что подобные скудные, вызывающие сомнения сведения с лихвой компенсировались народным мифотворчеством. Слухи, сплетни, домыслы постепенно приобретали неоспоримую силу факта. Если фантастическая история о "чудесно спасшемся царе Петре Федоровиче" в лице Е. И. Пугачева так и осталась в области фольклора, то красивая легенда о старце Федоре Кузьмиче, под именем которого Александр I жил после мнимой смерти в Таганроге, до сих пор широко распространена в популярной и околонаучной литературе.
Подобного рода тайна окружает и последние дни Николая I. Обстоятельствам его смерти посвящено немало работ, но желательной ясности в этом вопросе пока не достигнуто. Рассматриваются, как правило, две основные версии. Первая версия, официальная, гласила, что царь скончался от простуды, вызвавшей паралич легких. Вторая версия - "общественная": император, не выдержав позора Крымской войны, покончил с собой (принял яд, сознательно стремился простудиться, чтобы умереть, и т.п.). Есть еще и "народная" версия: "отравили (залечили) царя-батюшку проклятые лекари-немцы".
Историки, работавшие над этой темой, опираясь на косвенные доказательства, были склонны поддерживать версию о самоубийстве, избегая, впрочем, делать окончательные выводы. Только Н. К. Шильдер, автор незавершенной, но чрезвычайно содержательной биографии Николая I, личное мнение выразил категорично: "отравился". Такое замечание он оставил на полях апологетического труда царедворца М. А. Корфа, против строк, где говорится, что "император Николай опочил от трудов своих смертью праведника" (1). Исследователи до сих пор ссылаются на это серьезное утверждение, доверие к которому зиждится на заслуженном авторитете Шильдера. Никакой развернутой аргументации своего мнения Шильдер, однако, не оставил.
Первая проблема, возникающая в связи с "загадкой смерти" Николая I, - хронологическая. Часто указывают на стремительное развитие болезни и внезапность кончины самодержца. Согласно официальной версии (2), болезнь началась 27 января 1855 года. Это подтверждается дневниковыми записями Л. В. Дубельта, П. Д. Киселева и Д. А. Милютина (3). На простуду царь, по обыкновению своему, не обратил особого внимания и интенсивно работал в привычном для себя ритме. 31 января он уже "кашлял изредка и жаловался на спинную боль". 2 февраля самочувствие Николая I значительно ухудшилось, появилось "стеснение в груди", одышка; в этот день он уже не покидал своего кабинета. Но 4-го числа, несмотря на уговоры врачей, царь посетил смотр маршевого гвардейского батальона и, как следствие, на следующий день почувствовал лихорадку, боль в боку; его одолевал сильный кашель. 5 - 8 февраля он не покидал дворца, соблюдал строгую диету и предписания медиков, но, почувствовав себя немного лучше, сразу же (9 и 10 февраля) отправился на проводы гвардейских батальонов, отправлявшихся на войну. Ухудшение самочувствия не замедлило себя ждать: вечером 10 февраля на фоне слабых "подагрических припадков" обнаружилась лихорадка. Утром 11-го врачи уговорили Николая не идти на церковную службу и соблюдать постельный режим. С 12 февраля царь уже не вставал с постели, приступы лихорадочного жара сменялись ознобом. 13 - 16 февраля состояние больного не улучшилось, врачи зафиксировали поражение нижней доли правого легкого. Он жаловался на "подагрические боли". 17-го усилилась лихорадка, и врачи заговорили о возможности летального исхода. 18 февраля Николай I скончался от паралича (отека) легких (4).
Некоторые исследователи, чтобы подчеркнуть неожиданный исход последней болезни императора, склонны сокращать ее продолжительность. Это сильно подкрепляло бы доводы в пользу версии о самоубийстве. Е. В. Тарле, впадая в несвойственный ему субъективизм, уменьшал длительность заболевания Николая до шести дней - с 12 по 18 февраля. Данные, свидетельствующие о раннем развитии недомогания императора, он относил на счет другой, "первоначальной" болезни, которую датировал 4 - 11 февраля. Объяснение его, что к 16 февраля это заболевание "совсем почти прошло" (5), создает затруднительное положение: по каким признакам следует определять датировку "болезней", и правомерно ли улучшение самочувствия трактовать как излечение? Продолжительность последней болезни Николая устанавливается точно - чуть более трех недель (с 27 января по 17 февраля). Для сравнения: Александр I умер от болезни, длившейся более трех недель (точный диагноз не установлен), вел. кн. Константин Павлович "сгорел" от холеры в два дня, вел. кн. Михаил Павлович скончался через шестнадцать дней после "апоплексического удара" (инсульта?). И, как заметил Б. А. Нахапетов, весть о смерти была не такой уж неожиданной.
Добросовестный мемуарист, врач лейб-гвардии Семеновского полка А. И. Ильинский, рассказывал, что "темные, постепенно увеличивающиеся слухи" о болезни Николая Павловича стали ходить по Петербургу с началом Великого поста, то есть 3 - 4 февраля. В. П. Мещерский, в то время учащийся Училища правоведения, вспоминал, как 16 февраля к ним в класс явился директор. Он ошеломил учеников новостью о тяжелой болезни Николая I, снял их с занятий и повел в церковь - молиться о здравии императора (6).
В русских газетах в те дни публиковались так называемые бюллетени о состоянии здоровья императора. Бюллетени NN 1 и 2 появились 18 февраля, когда во дворце стало ясно, что царь безнадежен. В первом документе сообщалось, что 13 февраля "Его Величество заболел лихорадкой", во втором - о самочувствии больного на 11 часов вечера 17 февраля. Опубликованный 19 февраля с информацией за вчерашний день бюллетень N 3 говорил о "весьма опасном" состоянии здоровья императора. 21 февраля вышел манифест о смерти Николая I, за три до появления которого жители столицы были осведомлены о тяжелой болезни царя. Задержка с публикацией манифеста объяснялась тем, что описание хода болезни лейб-медик М. М. Мандт написал на немецком языке и потребовалось время на перевод. К тому же 20 февраля было воскресенье и газеты не выходили (7). Очевидна некоторая неповоротливость власти и прессы, но не приходится говорить о злом умысле. В чем же причины возникновения толков вокруг смерти Николая I?
Скоротечность смертельного исхода выглядела особенно подозрительно, учитывая славу Николая I как человека "богатырского здоровья", "никогда ничем не болевшего". Современники единодушно говорят о крепком здоровье императора, "этого богатыря тела". Его "Аполлоно-Геркулесова конструкция" (по образному выражению доктора Ф. Я. Карреля) (8), подтянутый внешний вид, деятельный образ жизни, неиссякаемая, казалось, энергия укрепляли веру в то, что организм монарха не подвергался сколь-нибудь серьезным испытаниям. "Железное" здоровье "железного императора" являлось дополнительной иллюстрацией к стабильности существующего режима.
Факты, однако, говорят против сложившегося представления. Царь болел не реже своих подданных, причем заболевания представляли иногда большую угрозу для его здоровья и жизни. В ноябре 1829 г. Николай I заболел "воспалительного свойства нервической горячкой". В три дня болезнь ослабила царя физически и морально настолько, что медики не исключали летального исхода. Наиболее расчетливые царедворцы стали подумывать о преемнике Николая. Тревожные ожидания отразились в дневнике крупного сановника А. С. Меншикова: "Не дай Боже потерять его и оставить России регентство" (9). Незадолго до указанного случая, в мае 1828 г., царь также переболел "горячкой", находясь в действующей армии под Браиловом. В марте 1847 г. у императора вновь "образовалось нечто вроде горячки", сопровождавшейся колотьем в боку и приливами крови. Как вспоминал впоследствии Корф, "мы только пиявкам и другим энергическим средствам были обязаны спасением его жизни". В том же году Корф упоминает о "катаральной болезни" Николая I, связанной с расстройством желчного отделения. Недуг сразу же принял "характер, если еще не совершенно опасный, то, по крайней мере, очень серьезный". Плохо царь переносил и простудные заболевания, последнее из которых свело его в могилу, - в январе 1833 г. он сообщал в письме своему "отцу-командиру" И. Ф. Паскевичу: "Схватив простуду на маскараде, ...вдруг сшибло меня до такой степени, что насилу отваляться мог" (10). В 1844 - 1845 гг. у царя болели и опухали ноги - медики подозревали водянку.
Некоторые болезни переходили в хроническую стадию, что позволяло Корфу, чьи воспоминания местами принимают вид больничного листа Николая I, говорить о "частых хвораниях" монарха. В последние годы царя преследовали приступы подагры. На протяжении всей жизни он страдал от сильнейших головных болей, доводивших его до полуобморочного состояния. Им сопутствовали головокружение, тошнота, рвота, кровотечение из носа. Биограф Николая I Л. В. Выскочков считает, что "приливы и отливы" крови были обусловлены перепадами кровяного давления как проявлением вегетососудистой дисфункции (нарушением мышечной регуляции сосудистой стенки). Головными болями император был обязан, вероятно, психофизическим перегрузкам. Мощные стрессовые ситуации меняли даже внешний облик царя: в таких случаях окружающие отмечали его бледность, утомленный вид, некую надломленность. Так было в 1826 г. после восстания декабристов, когда царь принимал дела у уходившего в отставку А. А. Аракчеева; в 1844 г. после смерти дочери Александры (по словам вел. кн. Ольги Николаевны "смотреть на Папа было правда ужасно: совершенно неожиданно он стал стариком"). Те же самые перемены в облике Николая I отмечали после подавления венгерской революции 1848 - 1849 гг.: он выглядел "если не стариком, то, во всяком случае, сильно постаревшим". Так было и во время неудач Крымской кампании. А. Ф. Тютчева указывала на подавленность монарха: "У него какой-то безжизненный взгляд, свинцовый цвет лица, чело... каждый день покрывается новыми морщинами" (11).
Приведенное выше - далеко не полная "медицинская карта" Николая I; она свидетельствует о несоответствии образа "железного императора" реальному состоянию его здоровья. Но, говоря о роковых последствиях простуды в зиму 1855 г., нельзя забывать об одном немаловажном обстоятельстве. Царь стоял на пороге старости - в июле 1855 г. ему исполнилось бы 59 лет. Он пережил всех своих братьев, скончавшихся в более раннем, чем он, возрасте. Александр I умер 48 лет, Константин - 52, Михаил - 51. В сравнении с другими Павловичами Николай - чуть ли не долгожитель. Из царствовавших мужчин дома Романовых дольше прожил только убитый народовольцами Александр II - 63 года.
Толчком для самоубийства, по мнению сторонников версии о "неестественной" смерти Николая, послужили неудачи русской армии в Крыму, а именно поражение под Евпаторией 5 февраля 1855 года. На эту причинную связь намекал А. И. Герцен, когда говорил, остроумно пародируя официальный диагноз, об "Евпатории в легких", убившей императора. Оказавшись на грани нервного срыва, после прибытия курьера с дурными новостями из-под Евпатории царь будто бы принял решение свести счеты с жизнью. Действительно, события войны сказались на эмоциональном состоянии императора. Тютчева отмечала, что государь плакал, "его нервы в самом плачевном состоянии". Царедворцы говорили меж собой, что ночами он "клал земные поклоны перед церковью", а в своем кабинете "плакал как ребенок при получении каждой плохой вести". Министр государственных имуществ Киселев вспоминал: "В последние месяцы [император] утомлялся, и, сколько ни желал преодолевать душевное беспокойство, оно выражалось на лице его более, чем в речах, которые при рассказе о самых горестных событиях заключались одним обычным возгласом: "Твори, Бог, волю твою!"" (12)
Николаю I было от чего предаваться унынию, он радовался малейшему успеху русской армии в Крыму. И все же не стоит преувеличивать значение неблагоприятных известий о случившемся под Евпаторией. Надеясь на лучшее, царь готовился к худшему. В письмах, датированных началом февраля 1855 г., Николай I указывал генерал-адъютанту М. Д. Горчакову и фельдмаршалу Паскевичу на возможность "неудачи в Крыму", на необходимость подготовки обороны Николаева и Херсона. Вероятность вступления в войну Австрии он считал весьма высокой и отдал распоряжения насчет возможных боевых действий в Царстве Польском и Галиции. Не питал царь особых иллюзий и относительно нейтралитета Пруссии (13). Неудача с штурмом Евпатории нанесла очередной болезненный удар по самолюбию Николая и престижу страны, но не являлась тем событием, которое предопределило бы исход войны. Судьба кампании зависела от защитников Севастополя, продолжавших сражаться до конца августа 1855 года.
Существовало и такое важнейшее обстоятельство, как глубокая религиозность царя, едва ли допускавшая даже мысль о самоубийстве. В делах веры (как, впрочем, и в других принципиальных вопросах) царь с присущим ему педантизмом придавал большое значение формальной стороне, внешней обрядности и соблюдал все религиозные запреты. Самовольный уход из жизни - тяжелейший проступок христианина, "смертный грех", превосходящий по преступности даже убийство, и 58-летний император с давно сложившейся, можно сказать, окостеневшей системой жизненных координат, не осмелился бы через эту традицию переступить. Но для Николая I это еще и грубейшее нарушение субординации в отношениях с Богом. Определяя смысл собственного земного бытия, император высказался: "Я смотрю на свою человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит" (14). Поэтому флигель-адъютант В. И. Ден решительно отвергал любые предположения о самоубийстве: "Кто знал близко Николая Павловича - не мог не оценить глубоко религиозного чувства, которое его отличало и которое, конечно, помогло бы ему с христианским смирением перенести все удары судьбы, как бы тяжки, как бы чувствительны для его самолюбия они ни были" (15).
Видимо, придется согласиться с выводом писателя А. Труайя, утверждающего, что для самоубийства Николай I был "слишком набожен". Но, рассуждая подобным образом, этот литератор не смог преодолеть драматургический соблазн и переместил суицидальные устремления Николая I из сферы сознательного выбора в область подсознательного. Дескать, уже простуженный, император пренебрег советами врачей и в сильные морозы устроил смотр своим войскам. Сказалось потаенное желание "ускорить ход событий, не прибегая все же к самоубийству". Но это точка зрения беллетриста, имеющего право на художественный вымысел. Тарле занял, в сущности, ту же позицию по отношению ко "всем этим непонятным выездам в летнем плаще и прогулкам человека с высокой температурой по двадцатитрехградусному морозу" (16).
Здесь речь идет о случаях, имевших место во время развития болезни, 9 и 10 февраля. Николай I тогда пренебрег настойчивыми просьбами родных и не внял уговорам врачей. Особенно настаивал доктор Каррель, убеждая высочайшего пациента остаться дома: "Ваше Величество... нет ни одного медика в Вашей армии, который позволил бы рядовому выписаться из госпиталя в таком положении, в каком Вы находитесь и при таком морозе (22 градуса); мой долг требовать, чтобы Вы не выходили из комнаты". Все доводы врача Николай I попросту проигнорировал: "Ты исполнил свой долг... позволь мне исполнить мой" (17).
Если отказаться от определенной заданности в изучении вопроса, становится ясно, что в поведении Николая I нет ничего необычного. Император относился к распространенному типу пациентов, которые пренебрегают рекомендациями врачей, постельный режим не соблюдают и переносят болезнь "на ногах". Это подтверждается многими свидетельствами. В конце 1847 г. Николай "разнемогся" так, что с трудом передвигался, но уложить его в постель сумели только после долгих уговоров. Зимой 1849 г. произошла история, повторившаяся ровно через шесть лет: Николай сильно простудился, и Каррель, "несмотря на жестокие страдания больного, никак не мог уговорить его лечь в постель". Во время смертельной болезни вел. кн. Михаила Павловича царь регулярно посещал брата, превозмогая очередной приступ сильнейшей головной боли. Чтобы помочь царю преодолеть дурноту, его голову постоянно поливали одеколоном и уксусом (18).
Николай I как-то признался Корфу в своем недоверии "вообще к врачам и медицине" (19). Разумеется, при нем находился штат лейб-медиков, но их профессиональное мастерство часто не шло впрок. Медицинские осмотры и консультации оборачивались пустой формальностью (соблюдению формы, как известно, император придавал колоссальное значение). Ассистент лейб-медика Н. Ф. Арендта вспоминал, что они "обязаны были являться к государю к 7 - 8 часам утра, когда приготовляли чай или кофе, и в это время обыкновенно завязывался не служебный, а простой разговор" (20). Во время заболеваний Николай крайне неохотно прислушивался к советам докторов, продолжал вести привычный образ жизни, пока хворь, в конце концов, не валила его с ног. Нередко царь прибегал к методам нетрадиционной медицины и самолечению. Узнав, что у Тютчевой болит спина, он тут же ей предложил опробованный на себе рецепт - растирать спину льдом (21). "Рожу" (воспаление) на ноге император вылечил и вовсе "симпатическими средствами", то есть, выражаясь современным языком, обратился к услугам экстрасенса. Некая генеральша Рускони "заговорила" Николаю платок, которым он протер три раза больную ногу, и "рожа" действительно прошла (22). Естественно, при таком пренебрежении к медицине Николай и в дни последней своей болезни по-прежнему полагался на "авось", руководствуясь правилом, столь характерным для значительной категории больных: "Само все пройдет".
Что же касается летнего плаща, в котором он явился перед войсками в морозную погоду, то такой поступок можно объяснить желанием царя продемонстрировать воинским частям, отбывающим на театр боевых действий, некую удаль: мол, русскому императору ничто не страшно - ни мороз, ни враг. Здесь проглядывает своеобразная фрунтовая бравада, свойственная всем Павловичам. О вел. кн. Константине Павловиче П. С. Пущин в дневнике привел характерный эпизод из истории Отечественной войны 1812 г.: "Великий князь, став во главе кавалерии для похода, появился лишь в одном мундире без пальто, несмотря на сильный холод. Он желал подать пример, но нам было холодно, глядя на него". Александр I также неоднократно в жестокие морозы появлялся легко одетым на парадах и армейских разводах. Кстати, с верховой прогулки Александра I - в одном "мундирчике" в холодную октябрьскую погоду - началась болезнь, закончившаяся его смертью 19 ноября 1825 года. Николай I, явившись на войсковой смотр в летнем плаще, действовал в духе семейной традиции, и подобные демонстрации императора давно стали обычным делом. В 1854 г. во время визита в Гельсингфорс он вышел поприветствовать собравшийся народ без шинели, в одном мундире, несмотря на свежий мартовский ветер... (23)
К роковой развязке последней царской болезни привели два главных обстоятельства: легкомыслие Николая I, в процессе лечения для него обычное, и халатность придворных медиков, точнее, одного из них - Мандта, который являлся единственным врачом, заслужившим абсолютное доверие царя. Монаршее благоволение к нему было настолько велико, что однажды во время сильного заболевания самодержец перебрался из своего кабинета в комнату этажом ниже, дабы Мандт, у которого болела нога, не слишком утруждал себя, беспрестанно поднимаясь к нему наверх (24). Как известно, Николай I был на редкость постоянен в привязанностях и доверял своим любимцам даже тогда, когда они этого не заслуживали (достаточно вспомнить скандальную историю с проворовавшимся П. А. Клейнмихелем). Коллеги Мандта и люди с ним знакомые отзывались о нем как о человеке умном, талантливом, с сильным характером и одновременно отмечали в нем карьеризм, тщеславие, категоричность в суждениях.
Профессиональная состоятельность Мандта у многих коллег вызывала сомнения, его обвиняли (вполголоса, разумеется) чуть ли не в шарлатанстве. В биографии лейб-медика отмечен период увлечения магической практикой и "магнетизмом" (гипнозом), что не должно удивлять: такого рода экспериментаторству предавались многие научные авторитеты того времени. В итоге Мандт создал собственную "систему", так называемую "атомистическую методу". Несмотря на официальную поддержку, "система" Мандта не получила реального признания ни в научных кругах, ни у медиков-практиков и была развенчана сразу после смерти его высочайшего покровителя. (Суть "системы" заключалась в модном тогда пользовании пациентов "водами", применении гомеопатических методов, отказе от сложной рецептуры и уменьшении лекарственных доз. Мандт практиковал также разнообразные диеты и лечение голодом) (25). Какую-либо ощутимую пользу его клиентам "метода" Мандта вряд ли давала, но и видимого ущерба здоровью не нанесла.
Заболеванию царя медик не придал должного значения, поскольку речь шла об обычной простуде, "легком гриппе", эпидемия которого охватила весь Петербург. Вина Мандта заключалась главным образом в неумении настоять на соблюдении постельного режима. Впрочем, не удалось это сделать и Каррелю, присоединившемуся к Мандту 8 февраля. Карреля упрекали в слабохарактерности, в том, что "перед Мандтом он не смел пикнуть, будучи в то время еще довольно молод и неопытен в придворной жизни" (26). Но Каррель, как лечащий врач императрицы, формально был обязан подчиняться Мандту, который к тому же занимал самую высокую ступень в придворно-медицинской иерархии ("лейб-медик-консультант"). Мандт верно диагностировал болезнь, но его хваленая "атомистическая метода" при столь быстро прогрессировавшем заболевании положительного результата, естественно, не принесла. Рецептура лекарственных препаратов была изменена накануне смерти Николая, когда к лечащим врачам присоединился профессор И. В. Енохин, но было поздно.
Наиболее основательное, да, пожалуй, и единственное "авторское" свидетельство, говорящее в пользу версии об отравлении, - это воспоминания доктора А. В. Пеликана, внука директора медицинского департамента и начальника Медико-хирургической академии В. В. Пеликана: "В день смерти Николая дед заехал по обыкновению к нам, был крайне взволнован и говорил, что император очень плох, что его кончины ждут с часу на час. Вскоре после отъезда деда явился из департамента неожиданно отец и объявил, что императора не стало. Отец был сильно взволнован, глаза его были сильно заплаканы, хотя симпатий к грозному царю он, по складу своего ума и характера, чувствовать не мог... Вскоре после смерти Николая Мандт исчез с петербургского горизонта. Впоследствии я не раз слышал его историю. По словам деда, Мандт дал желавшему во что бы то ни стало покончить с собой Николаю яду. Обстоятельства эти хорошо были известны деду, благодаря близости к Мандту, а также благодаря тому, что деду из-за этого пришлось перенести кое-какие служебные неприятности. Незадолго до кончины Николая I профессором анатомии в академию был приглашен из Вены... знаменитый уже анатом Венцель Грубер. По указанию деда, который в момент смерти Николая Павловича соединял в своем лице должности директора военно-медицинского департамента и президента медико-хирургической академии, Груберу поручено было бальзамирование тела усопшего императора. Несмотря на свою большую ученость, Грубер в житейском отношении был человек весьма недалекий, наивный, не от мира сего. О вскрытии тела покойного императора он не преминул составить протокол и, найдя протокол этот интересным в судебно-медицинском отношении, отпечатал его в Германии. За это он посажен был в Петропавловскую крепость, где и содержался некоторое время, пока заступникам его не удалось установить простоту сердечную и отсутствие всякой задней мысли. Деду, как бывшему тогда начальником злополучного анатома, пришлось оправдываться в неосмотрительной рекомендации. К Мандту дед до конца своей жизни относился доброжелательно и всегда ставил себе в добродетель, что оставался верен ему в дружбе, даже тогда, когда петербургское общество, следуя примеру двора, закрыло перед Мандтом двери. Дед один продолжал посещать и принимать Мандта. Вопрос этический... не раз во времена студенчества затрагивался нами в присутствии деда. Многие из нас порицали Мандта за уступку требованиям императора. Находили, что Мандт, как врач, обязан был скорее пожертвовать своим положением, даже своей жизнью, чем исполнить волю монарха и принести ему яду. Дед находил такие суждения слишком прямолинейными. По его словам, отказать Николаю в его требовании никто бы не осмелился. Да такой отказ привел бы еще к большему скандалу. Самовластный император достиг бы своей цели и без помощи Мандта, он нашел бы иной способ покончить с собой, и, возможно, более заметный. Николаю не оставалось ничего другого, как выбирать между жребием или подписать унизительный мир (другого ему союзники не дали бы), признать свои вины перед народом и человечеством, или же покончить самоубийством. Безгранично гордый и самолюбивый, Николай не мог колебаться и сохранить жизнь ценой позора" (27).
Такова, повторюсь, единственная "авторская" версия о самоубийстве царя, которая заслуживает самого пристального внимания. Мемуарист старательно избегает анонимно-безличных фраз вроде: "по слухам", "в городе говорили" и т.д. Его рассказ вызывает доверие: он полон правдоподобных подробностей и уверенных ссылок на конкретных лиц. Может быть, поэтому свидетельство Пеликана-младшего постоянно используют исследователи, избегая, впрочем, его критического анализа. Между тем данный источник нуждается в критике не менее других.
Во-первых, обращает на себя внимание тон, в каком говорится о Николае I. Упоминания о нем сопровождаются эпитетами "самовластный", "самолюбивый", "гордый". В семье Пеликанов придерживались довольно-таки либеральных взглядов: не питал симпатий к "грозному царю" Пеликан-отец, равно как и сын, судя по иронической реплике на счет народного стона и официальной России. Деду свободомыслие не полагалось по должности, но и он, по заверениям Пеликана-младшего, вел со студентами крайне опасные беседы относительно августейшего суицида. Поразительная смелость со стороны высокопоставленного чиновника!
Именно в либеральных кругах версия самоубийства императора получила наибольшее распространение. Полунамеками или прямой речью ее излагали А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. В. Шелгунов и другие публицисты демократических убеждений. Самоубийство Николая Павловича для русской "прогрессивной общественности" являлось косвенным признанием поражения в Крымской войне, признанием порочности политической "системы", которой придерживался 30 лет, признанием необходимости перемен.
В свидетельствах очевидцев, наиболее приближенных к центру дворцовых событий, слухи о самоубийстве царя не рассматривались в качестве заслуживающих внимания. В сочувственно-критическом по отношению к Николаю I дневнике Тютчевой есть запись по этому поводу: "Говорят об отравлении, уверяют, что партия, враждебная войне, хотела отделаться от императора, обвиняют Мандта, которому давно не доверяют, одним словом, тысячи нелепых слухов, какие часто возникают в моменты неожиданных кризисов, слухов, которым верят массы, всегда жадные до всего необычайного и страшного. Для них всё представляется возможно, кроме того, что действительно есть" (28). Либерально настроенные современники из тысячи слухов выбрали один.
Таким образом, народ был уверен, что царя отравили, либеральные круги - что он отравился, при дворе полагали, что Николай скончался от неправильного лечения. Н. Я. Эйдельман заметил, что вопрос о том, как умер Николай I, имел прямое отношение к политической и идеологической битвам того времени (29) и отражал психологию определенных социальных групп. К великому сожалению, ни сам Эйдельман, ни другие серьезные историки, такие как Шильдер, Тарле, не избежали искушения следовать либеральной традиции, подававшей личность и деятельность Николая I исключительно в негативном ключе.
Во-вторых, весьма сомнительно, чтобы Мандт, человек, достигший высокого положения, лейб-медик, знавший толк в дворцовой интриге, осведомленный о многих интимных сторонах жизни императора и его семьи, мог решиться на такой отважный и глупый шаг - признаться в том, что помог отправиться на тот свет царственному пациенту. Какие мотивы толкнули лейб-медика на откровенные беседы с Пеликаном - желание оправдаться, чувство благодарности за то, что тот не отвернулся от него, как все остальные? В любом случае распространение подобной версии ставило крест на карьере Мандта. Долго живший в России, Мандт понимал, что разглашение тайн августейшей семьи повлекло бы репрессивные меры: в лучшем случае его сделали бы "невыездным". Однако его никто не удерживал, и вскоре он покинул пределы империи. Оказавшись вне досягаемости российских властей, Мандт опубликовал в Берлине статью о предсмертной болезни Николая, которая в основном повторяла официальную версию. И все же царское правительство на всякий случай перепечатку статьи в России запретило, содействуя тем самым распространению самых разнообразных слухов (30).
Трудно вообразить незадачливого лейб-медика, принимающего у себя Пеликана с намерением изложить историю с ядом, да еще в то время, когда под окнами собирался народ "и со смехом, с криком, с бранью" требовал выдать его на расправу. Добролюбов записал в дневнике: "Если бы Мандта выдали, народ, пожалуй, и разорвал бы его на части" (31). Другой современник фактически в тех же словах обрисовал возникшее напряжение вокруг придворного врача: "Густая масса народа толпилась на Дворцовой площади. Имя доктора Мандта стало ненавистным; сам он боялся показаться на улице, так как прошел слух, что народ собирается убить этого злополучного немца... Рассказывали, что доктор приготовлял для больного лекарства своими руками, а не в дворцовой аптеке, принося их с собой в кармане; болтали, что будто он давал больному порошки собственного изобретения, от которых и умер государь" (32). Фрейлина М. П. Фредерике: "Народ увидел тут неестественную смерть, и толпы бросились к Зимнему дворцу, требуя на расправу врача Мандта. Последнего удалось спасти; он скрылся из Зимнего дворца задними ходами. Мандту угрожала неминуемая опасность быть разорванным на клочки народом" (33). Управляющий делами III отделения Дубельт: "В народе были еще слышны жалобы на докторов: "Отдали бы их нам, мы бы разорвали их!"" (34) Поэтому скепсис, возникающий по поводу чистосердечных излияний Мандта перед Пеликаном-старшим, вполне уместен. В такой раскаленной атмосфере подтверждение участия (или соучастия) в смерти царя было сопряжено с большим риском для жизни.
В-третьих, остается неясной история с В. Л. Грубером. Статья "злополучного" венского анатома, будто бы напечатанная в Берлине, не обнаружена исследователями до сих пор. Нахапетов после проведенных им изысканий утверждает, что в 1855 - 1856 гг. Грубер за границей ничего не напечатал (35). Если эта статья и была опубликована, то она не содержала ничего такого, что могло бы привлечь внимание широкой публики. В противном случае сенсационные подробности, намекающие на самоубийство императора, были бы повторены европейскими газетами. Еще не закончилась война, репутация Николая в Европе оставляла желать лучшего, и противники России не упустили бы возможность использовать такую статью. Но газетной шумихи не последовало: равнодушие публики к ординарному протоколу о вскрытии тела, пусть и императорского, вполне естественно. Судя по воспоминаниям Пеликана-младшего, Грубер подвергся преследованию вовсе не за содержание напечатанного протокола. Сам факт несанкционированной публикации столь важного документа, согласно цензурным реалиям николаевской эпохи, уже представлял серьезный проступок. И все же заключение в Петропавловскую крепость... Не сгустил ли краски Пеликан-младший? Или это выдумка - ведь фамилия Грубера в списке заключенных Петропавловской крепости не значится (36). Скорее всего, протокола о вскрытии, составленного Грубером, вообще не существовало, так как оно производилось другими лицами, анатом же произвел лишь бальзамирование. Таким образом, очевидно, Пеликан-младший (в 1855 г. он был еще ребенком) привнес в историю деда изрядную долю собственных фантазий.
К разряду "дедушкиных рассказов" относятся и сведения некоего "доктора Н. К. Мосолова из Намибии", приведенные в статье И. В. Зимина в подтверждение версии о самоубийстве. Доктор, опираясь на семейное предание, утверждает, что его прадед лейб-хирург К. Ф. Боссе, вскрыв труп Николая I, воскликнул: "Какой сильный яд!", но ему было приказано молчать об этом. Зимин не нашел имен тех, кто занимался вскрытием (исключая Грубера, который бальзамировал тело императора), но предположил, что доктор медицины Боссе, как лейб-хирург, мог находиться среди них (37). Между тем список лиц, присутствовавших при вскрытии, записан в камер-фурьерском журнале; фамилия Боссе в нем не упоминается (38).
Сторонники версии самоубийства располагают еще рядом обстоятельств и фактов, требующих исследования.
О мучительных болях, сопровождавших уход из жизни Николая I, говорили вел. кн. Елена Павловна, Фредерике и Тютчева (39). Замалчивание данного обстоятельства официальными источниками наводит на определенные размышления, допускающие действие яда. Но, во-первых, агония не может считаться непременно следствием отравления. Во-вторых, молчание газет о страшных мучениях "наиправославнейшего царя" проще объяснить цензурными условиями. По всей видимости, теми же цензурными соображениями руководствовался Александр II, отдав указания отредактировать камер-фурьерский журнал в местах, относящихся к последним дням жизни Николая I. Исправлялись даже заведомо верноподданнические "Последние дни жизни императора Николая Павловича" Д. Н. Блудова и "Дневник" Корфа. Такова была обычная цензурная практика тех лет. Информация о состоянии здоровья высокопоставленных пациентов в России традиционно закрыта.
Другой настораживающий момент - бальзамирование императора проводилось дважды. Бывший полковник Генерального штаба И. Ф. Савицкий объяснял интенсивное разложение тела императора продолжавшимся действием яда. Как и Пеликан-младший, Савицкий утверждал, что о просьбе царя "выписать" яд, ему поведал лично... доктор Мандт! Ни опровергнуть, ни подтвердить слова мемуаристов разговорчивый лейб-медик уже не мог, поскольку скончался за границей еще в 1858 году. Савицкий в мемуарах живописал: "желтые, синие, фиолетовые пятна", "черты лица, сведенные судорогой". По его словам, Александр, увидя отца таким обезображенным, вызвал профессоров Медико-хирургической академии Здеканера и Мяновского и "повелел им любым путем убрать все признаки отравления, чтобы в надлежащем виде выставить через четыре дня тело для всеобщего прощания. Ведь все эти фатальные признаки подтверждали бы молву, уже гулявшую по столице, об отравлении императора". Медики "буквально перекрасили, подретушировали лицо, и его тело надлежащим образом уложили в гроб", обложив ароматическими травами (40). Последней волей Николая I якобы был запрет на вскрытие и бальзамирование его тела, он "опасался, что при вскрытии откроют тайну его смерти, которую он хотел унести с собой в могилу".
На этом небольшом отрывке основывается претендующая на сенсационность работа А. Ф. Смирнова (41). Но излияния мемуариста переполнены разного рода грубыми ошибками. О баснословной откровенности Мандта не стоит повторяться. Запретив вскрытие своего тела, бальзамирования Николай не запрещал. Профессора Н. Ф. Здекауэр, фамилию которого исковеркал Савицкий, и Мяновский (имени и отчества его, к сожалению, найти не удалось) были терапевтами и бальзамированием никогда не занимались. И вскрытие, и бальзамирование произвели другие лица. Признаки разложения проявились не до бальзамирования, а после него, и тогда бальзамирование пришлось проводить повторно. Нельзя полагаться на объективность воспоминаний Савицкого - бывшего полковника Генерального штаба, участника польского восстания 1863 - 1864 гг. и политического эмигранта, называвшего императора "страшилищем в огромных ботфортах с оловянными пулями вместо глаз".
В дневнике Тютчевой дано иное толкование событий: Николай I "сам сделал все распоряжения на случай своей смерти и пожелал, чтобы его бальзамировали по системе Ганоло, заключающейся в том, что делается простой надрез в артерии и впускается туда электрический ток". Прощание с императором происходило в небольшом помещении, где скапливалось много народа, желавшего проститься с царем, и стояла "жара почти нестерпимая" (42). Проще допустить, что тело императора подверглось действию этих причин, а не яда. В записи Тютчевой, впрочем, есть неточность, обусловленная извинительной некомпетентностью фрейлины в области медицины. Бальзамирование по системе Ганоло (в другой транскрипции - Ганналя) подразумевало введение в "объект" специальных антисептических растворов без необходимости вскрывать тело. Грубер пунктуально следовал предписаниям этого новаторского метода, но организаторы похорон царя не прислушались к его совету не трогать тело Николая до тех пор, пока введенный раствор не вступит в химическую реакцию. "Так как приближалось время панихиды в Высочайшем присутствии, то окружающие не обратили внимание на предостережение Грубера и поспешили одеть почившего императора, вследствие чего лопнула одна из больших вен, раствор, впрыснутый в вены, излился в полости тела и не мог произвести желаемого действия. Останки императора вскоре подверглись разложению" (43). Профессорам П. А. Нарановичу и И. В. Енохину пришлось экстренно бальзамировать тело Николая второй раз.
Поскольку Грубер с возложенной на него задачей не справился, то специальная комиссия во главе с Нарановичем провела "служебное расследование", но никаких нарушений процедуры не обнаружила. Итоговое заключение комиссии гласило: "Если бы при бальзамировании были удалены внутренности, то сохранение тела в целостности было бы гораздо вернее; но так как внутренности оставлены неприкосновенными, к бальзамированию было приступлено спустя значительное после смерти время, то употребленный прозекторами Грубером и Шульцем (помощник Грубера. - П. С.) способ мы считаем более верным" (44). Наранович составил особое мнение, в котором неудачу Грубера объяснял неопытностью анатома, связанную с новизной метода. Посмертное новаторство, таким образом, сыграло с консерватором Николаем I злую шутку. Для Грубера эта история закончилась без каких-либо последствий. Все участники первичного бальзамирования были награждены, что полностью опровергает рассказ Пеликана-младшего о заключении венского анатома в Петропавловскую крепость. Более того, он сделал в России блестящую карьеру и за многочисленные научные труды получил прозвище "Пимен русской анатомической школы" (45).
Итак, "загадка смерти императора Николая Павловича", ответ на которую якобы дает версия о самоубийстве царя, относится к числу устойчивых легенд, прижившихся в исторической литературе. Доводы, выдвигаемые против традиционной точки зрения, заимствованы главным образом из сомнительных источников. Об истинных причинах смерти Николая I, вероятно, лучше всех сказала фрейлина Тютчева: "Его убили последние политические события, и не столько война и ее неудачи, сколько озлобление и низость не только его врагов, но и тех, в ком он видел своих друзей и соратников, на кого он считал вправе себя рассчитывать... Все последние акты его царствования, отмеченные печатью нерешительности и противоречий, свидетельствуют о мучительной борьбе, происходившей в душе этого человека, правдивого и благородного даже в своих заблуждениях" (46). Слухи и домыслы об августейшем суициде могут представлять интерес лишь в качестве материала об отношении различных слоев общества к кончине Николая I и к нему самому. Достаточных оснований отвергать правительственную версию, имеющую вполне объяснимые изъяны и противоречия, не существует.
Примечания:
1. См.: ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Герцен против самодержавия. М. 1984, с. 13.
2. БЛУДОВ Д. Н. Завещание и последние дни жизни императора Николая Первого. В кн.: Николай Первый и его время. Т. 2. М. 2000, с. 416.
3. См.: ЗИМИН И. В. Медики и самодержцы: загадка смерти Николая I. - Отечественная история, 2001, N 4, с. 58; МИЛЮТИН Д. А. Кончина Николая Павловича. - Родина, 1999, N 9, с. 60.
4. ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 58 - 62; НАХАПЕТОВ Б. А. Тайны врачей дома Романовых. М. 2005, с. 70 - 91.
5. ТАРЛЕ Е. В. Крымская война. Т. 2. М. 2003, с. 344.
6. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 84; МЕЩЕРСКИЙ В. П. Мои воспоминания. М. 2003, с. 28 - 29.
7. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 71 - 72.
8. КОРФ М. А. Записки. М. 2003, с. 451.
9. ШИЛЬДЕР Н. К. Император Николай Первый. Т. 2. М. 1997, с. 245, 404.
10. См.: ВЫСКОЧКОВ Л. В. Николай I. М. 2003, с. 494.
11. КОРФ М. А. Ук. соч., с. 293, 450, 493, 496; ТЮТЧЕВА А. Ф. При дворе двух императоров. Тула. 1990, с. 104, 105.
12. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 105.
13. Николай Первый и его время. М. 2000, т. 1. с. 192 - 195; см. также: ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 336 - 340.
14. ШИЛЬДЕР Н. К. Ук. соч. Т. 1, с. 140.
15. Цит. по: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 83.
16. ТРУАЙЯ А. Николай 1. М. 2002, с. 211; ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 340.
17. БЛУДОВ Д. Н. Ук. соч. Т. 2, с. 415.
18. КОРФ М. А. Ук. соч., с. 382, 451, 482.
19. Там же, с. 54.
20. ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 57.
21. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 113. Николай эту оригинальную манеру "лечения" привил и сыновьям. Корф в одной из бесед с великими князьями пожаловался на лихорадочный озноб. И получил от Михаила Николаевича совет "напиться на ночь горячего чаю и хорошенько укрыться шинелью" (см.: КОРФ М. А. Ук. соч., с. 565).
22. См.: ВЫСКОЧКОВ Л. В. Ук. соч., с. 495 - 496.
23. Цит. по: там же, с. 69, 285.
24. КОРФ М. А. Ук. соч., с. 392.
25. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 173 - 176.
26. Из воспоминаний баронессы М. П. Фредерике. - Исторический вестник, 1898, N 2, с. 481.
27. ПЕЛИКАН А. В. Перемена царствования. - Голос минувшего, 1914, N 2, с. 120 - 121; ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 347 - 348.
28. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 131.
29. ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Ук. соч., с. 18.
30. Там же, с. 17.
31. Там же, с. 15.
32. Цит. по: ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 345.
33. ФРЕДЕРИКС М. П. Ук. соч., с. 481.
34. Цит. по: ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 62.
35. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 89.
36. Там же, с. 89 - 90.
37. ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 64.
38. ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Ук. соч., с. 15.
39. ФРЕДЕРИКС М. П. Ук. соч., с. 477 - 478; ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 121, 123.
40. Цит. по: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 73 - 74.
41. СМИРНОВ А. Ф. Загадочная смерть Николая 1. - Дорогами тысячелетий, 1991, вып. 4, с. 134 - 160.
42. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 130.
43. Цит. по: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 86, 88 - 89.
44. Цит. по: ВЫСКОЧКОВ Л. В. Ук. соч., с. 597.
45. См.: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 89.
46. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 131.
Подобного рода тайна окружает и последние дни Николая I. Обстоятельствам его смерти посвящено немало работ, но желательной ясности в этом вопросе пока не достигнуто. Рассматриваются, как правило, две основные версии. Первая версия, официальная, гласила, что царь скончался от простуды, вызвавшей паралич легких. Вторая версия - "общественная": император, не выдержав позора Крымской войны, покончил с собой (принял яд, сознательно стремился простудиться, чтобы умереть, и т.п.). Есть еще и "народная" версия: "отравили (залечили) царя-батюшку проклятые лекари-немцы".
Историки, работавшие над этой темой, опираясь на косвенные доказательства, были склонны поддерживать версию о самоубийстве, избегая, впрочем, делать окончательные выводы. Только Н. К. Шильдер, автор незавершенной, но чрезвычайно содержательной биографии Николая I, личное мнение выразил категорично: "отравился". Такое замечание он оставил на полях апологетического труда царедворца М. А. Корфа, против строк, где говорится, что "император Николай опочил от трудов своих смертью праведника" (1). Исследователи до сих пор ссылаются на это серьезное утверждение, доверие к которому зиждится на заслуженном авторитете Шильдера. Никакой развернутой аргументации своего мнения Шильдер, однако, не оставил.
Первая проблема, возникающая в связи с "загадкой смерти" Николая I, - хронологическая. Часто указывают на стремительное развитие болезни и внезапность кончины самодержца. Согласно официальной версии (2), болезнь началась 27 января 1855 года. Это подтверждается дневниковыми записями Л. В. Дубельта, П. Д. Киселева и Д. А. Милютина (3). На простуду царь, по обыкновению своему, не обратил особого внимания и интенсивно работал в привычном для себя ритме. 31 января он уже "кашлял изредка и жаловался на спинную боль". 2 февраля самочувствие Николая I значительно ухудшилось, появилось "стеснение в груди", одышка; в этот день он уже не покидал своего кабинета. Но 4-го числа, несмотря на уговоры врачей, царь посетил смотр маршевого гвардейского батальона и, как следствие, на следующий день почувствовал лихорадку, боль в боку; его одолевал сильный кашель. 5 - 8 февраля он не покидал дворца, соблюдал строгую диету и предписания медиков, но, почувствовав себя немного лучше, сразу же (9 и 10 февраля) отправился на проводы гвардейских батальонов, отправлявшихся на войну. Ухудшение самочувствия не замедлило себя ждать: вечером 10 февраля на фоне слабых "подагрических припадков" обнаружилась лихорадка. Утром 11-го врачи уговорили Николая не идти на церковную службу и соблюдать постельный режим. С 12 февраля царь уже не вставал с постели, приступы лихорадочного жара сменялись ознобом. 13 - 16 февраля состояние больного не улучшилось, врачи зафиксировали поражение нижней доли правого легкого. Он жаловался на "подагрические боли". 17-го усилилась лихорадка, и врачи заговорили о возможности летального исхода. 18 февраля Николай I скончался от паралича (отека) легких (4).
Некоторые исследователи, чтобы подчеркнуть неожиданный исход последней болезни императора, склонны сокращать ее продолжительность. Это сильно подкрепляло бы доводы в пользу версии о самоубийстве. Е. В. Тарле, впадая в несвойственный ему субъективизм, уменьшал длительность заболевания Николая до шести дней - с 12 по 18 февраля. Данные, свидетельствующие о раннем развитии недомогания императора, он относил на счет другой, "первоначальной" болезни, которую датировал 4 - 11 февраля. Объяснение его, что к 16 февраля это заболевание "совсем почти прошло" (5), создает затруднительное положение: по каким признакам следует определять датировку "болезней", и правомерно ли улучшение самочувствия трактовать как излечение? Продолжительность последней болезни Николая устанавливается точно - чуть более трех недель (с 27 января по 17 февраля). Для сравнения: Александр I умер от болезни, длившейся более трех недель (точный диагноз не установлен), вел. кн. Константин Павлович "сгорел" от холеры в два дня, вел. кн. Михаил Павлович скончался через шестнадцать дней после "апоплексического удара" (инсульта?). И, как заметил Б. А. Нахапетов, весть о смерти была не такой уж неожиданной.
Добросовестный мемуарист, врач лейб-гвардии Семеновского полка А. И. Ильинский, рассказывал, что "темные, постепенно увеличивающиеся слухи" о болезни Николая Павловича стали ходить по Петербургу с началом Великого поста, то есть 3 - 4 февраля. В. П. Мещерский, в то время учащийся Училища правоведения, вспоминал, как 16 февраля к ним в класс явился директор. Он ошеломил учеников новостью о тяжелой болезни Николая I, снял их с занятий и повел в церковь - молиться о здравии императора (6).
В русских газетах в те дни публиковались так называемые бюллетени о состоянии здоровья императора. Бюллетени NN 1 и 2 появились 18 февраля, когда во дворце стало ясно, что царь безнадежен. В первом документе сообщалось, что 13 февраля "Его Величество заболел лихорадкой", во втором - о самочувствии больного на 11 часов вечера 17 февраля. Опубликованный 19 февраля с информацией за вчерашний день бюллетень N 3 говорил о "весьма опасном" состоянии здоровья императора. 21 февраля вышел манифест о смерти Николая I, за три до появления которого жители столицы были осведомлены о тяжелой болезни царя. Задержка с публикацией манифеста объяснялась тем, что описание хода болезни лейб-медик М. М. Мандт написал на немецком языке и потребовалось время на перевод. К тому же 20 февраля было воскресенье и газеты не выходили (7). Очевидна некоторая неповоротливость власти и прессы, но не приходится говорить о злом умысле. В чем же причины возникновения толков вокруг смерти Николая I?
Скоротечность смертельного исхода выглядела особенно подозрительно, учитывая славу Николая I как человека "богатырского здоровья", "никогда ничем не болевшего". Современники единодушно говорят о крепком здоровье императора, "этого богатыря тела". Его "Аполлоно-Геркулесова конструкция" (по образному выражению доктора Ф. Я. Карреля) (8), подтянутый внешний вид, деятельный образ жизни, неиссякаемая, казалось, энергия укрепляли веру в то, что организм монарха не подвергался сколь-нибудь серьезным испытаниям. "Железное" здоровье "железного императора" являлось дополнительной иллюстрацией к стабильности существующего режима.
Факты, однако, говорят против сложившегося представления. Царь болел не реже своих подданных, причем заболевания представляли иногда большую угрозу для его здоровья и жизни. В ноябре 1829 г. Николай I заболел "воспалительного свойства нервической горячкой". В три дня болезнь ослабила царя физически и морально настолько, что медики не исключали летального исхода. Наиболее расчетливые царедворцы стали подумывать о преемнике Николая. Тревожные ожидания отразились в дневнике крупного сановника А. С. Меншикова: "Не дай Боже потерять его и оставить России регентство" (9). Незадолго до указанного случая, в мае 1828 г., царь также переболел "горячкой", находясь в действующей армии под Браиловом. В марте 1847 г. у императора вновь "образовалось нечто вроде горячки", сопровождавшейся колотьем в боку и приливами крови. Как вспоминал впоследствии Корф, "мы только пиявкам и другим энергическим средствам были обязаны спасением его жизни". В том же году Корф упоминает о "катаральной болезни" Николая I, связанной с расстройством желчного отделения. Недуг сразу же принял "характер, если еще не совершенно опасный, то, по крайней мере, очень серьезный". Плохо царь переносил и простудные заболевания, последнее из которых свело его в могилу, - в январе 1833 г. он сообщал в письме своему "отцу-командиру" И. Ф. Паскевичу: "Схватив простуду на маскараде, ...вдруг сшибло меня до такой степени, что насилу отваляться мог" (10). В 1844 - 1845 гг. у царя болели и опухали ноги - медики подозревали водянку.
Некоторые болезни переходили в хроническую стадию, что позволяло Корфу, чьи воспоминания местами принимают вид больничного листа Николая I, говорить о "частых хвораниях" монарха. В последние годы царя преследовали приступы подагры. На протяжении всей жизни он страдал от сильнейших головных болей, доводивших его до полуобморочного состояния. Им сопутствовали головокружение, тошнота, рвота, кровотечение из носа. Биограф Николая I Л. В. Выскочков считает, что "приливы и отливы" крови были обусловлены перепадами кровяного давления как проявлением вегетососудистой дисфункции (нарушением мышечной регуляции сосудистой стенки). Головными болями император был обязан, вероятно, психофизическим перегрузкам. Мощные стрессовые ситуации меняли даже внешний облик царя: в таких случаях окружающие отмечали его бледность, утомленный вид, некую надломленность. Так было в 1826 г. после восстания декабристов, когда царь принимал дела у уходившего в отставку А. А. Аракчеева; в 1844 г. после смерти дочери Александры (по словам вел. кн. Ольги Николаевны "смотреть на Папа было правда ужасно: совершенно неожиданно он стал стариком"). Те же самые перемены в облике Николая I отмечали после подавления венгерской революции 1848 - 1849 гг.: он выглядел "если не стариком, то, во всяком случае, сильно постаревшим". Так было и во время неудач Крымской кампании. А. Ф. Тютчева указывала на подавленность монарха: "У него какой-то безжизненный взгляд, свинцовый цвет лица, чело... каждый день покрывается новыми морщинами" (11).
Приведенное выше - далеко не полная "медицинская карта" Николая I; она свидетельствует о несоответствии образа "железного императора" реальному состоянию его здоровья. Но, говоря о роковых последствиях простуды в зиму 1855 г., нельзя забывать об одном немаловажном обстоятельстве. Царь стоял на пороге старости - в июле 1855 г. ему исполнилось бы 59 лет. Он пережил всех своих братьев, скончавшихся в более раннем, чем он, возрасте. Александр I умер 48 лет, Константин - 52, Михаил - 51. В сравнении с другими Павловичами Николай - чуть ли не долгожитель. Из царствовавших мужчин дома Романовых дольше прожил только убитый народовольцами Александр II - 63 года.
Толчком для самоубийства, по мнению сторонников версии о "неестественной" смерти Николая, послужили неудачи русской армии в Крыму, а именно поражение под Евпаторией 5 февраля 1855 года. На эту причинную связь намекал А. И. Герцен, когда говорил, остроумно пародируя официальный диагноз, об "Евпатории в легких", убившей императора. Оказавшись на грани нервного срыва, после прибытия курьера с дурными новостями из-под Евпатории царь будто бы принял решение свести счеты с жизнью. Действительно, события войны сказались на эмоциональном состоянии императора. Тютчева отмечала, что государь плакал, "его нервы в самом плачевном состоянии". Царедворцы говорили меж собой, что ночами он "клал земные поклоны перед церковью", а в своем кабинете "плакал как ребенок при получении каждой плохой вести". Министр государственных имуществ Киселев вспоминал: "В последние месяцы [император] утомлялся, и, сколько ни желал преодолевать душевное беспокойство, оно выражалось на лице его более, чем в речах, которые при рассказе о самых горестных событиях заключались одним обычным возгласом: "Твори, Бог, волю твою!"" (12)
Николаю I было от чего предаваться унынию, он радовался малейшему успеху русской армии в Крыму. И все же не стоит преувеличивать значение неблагоприятных известий о случившемся под Евпаторией. Надеясь на лучшее, царь готовился к худшему. В письмах, датированных началом февраля 1855 г., Николай I указывал генерал-адъютанту М. Д. Горчакову и фельдмаршалу Паскевичу на возможность "неудачи в Крыму", на необходимость подготовки обороны Николаева и Херсона. Вероятность вступления в войну Австрии он считал весьма высокой и отдал распоряжения насчет возможных боевых действий в Царстве Польском и Галиции. Не питал царь особых иллюзий и относительно нейтралитета Пруссии (13). Неудача с штурмом Евпатории нанесла очередной болезненный удар по самолюбию Николая и престижу страны, но не являлась тем событием, которое предопределило бы исход войны. Судьба кампании зависела от защитников Севастополя, продолжавших сражаться до конца августа 1855 года.
Существовало и такое важнейшее обстоятельство, как глубокая религиозность царя, едва ли допускавшая даже мысль о самоубийстве. В делах веры (как, впрочем, и в других принципиальных вопросах) царь с присущим ему педантизмом придавал большое значение формальной стороне, внешней обрядности и соблюдал все религиозные запреты. Самовольный уход из жизни - тяжелейший проступок христианина, "смертный грех", превосходящий по преступности даже убийство, и 58-летний император с давно сложившейся, можно сказать, окостеневшей системой жизненных координат, не осмелился бы через эту традицию переступить. Но для Николая I это еще и грубейшее нарушение субординации в отношениях с Богом. Определяя смысл собственного земного бытия, император высказался: "Я смотрю на свою человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит" (14). Поэтому флигель-адъютант В. И. Ден решительно отвергал любые предположения о самоубийстве: "Кто знал близко Николая Павловича - не мог не оценить глубоко религиозного чувства, которое его отличало и которое, конечно, помогло бы ему с христианским смирением перенести все удары судьбы, как бы тяжки, как бы чувствительны для его самолюбия они ни были" (15).
Видимо, придется согласиться с выводом писателя А. Труайя, утверждающего, что для самоубийства Николай I был "слишком набожен". Но, рассуждая подобным образом, этот литератор не смог преодолеть драматургический соблазн и переместил суицидальные устремления Николая I из сферы сознательного выбора в область подсознательного. Дескать, уже простуженный, император пренебрег советами врачей и в сильные морозы устроил смотр своим войскам. Сказалось потаенное желание "ускорить ход событий, не прибегая все же к самоубийству". Но это точка зрения беллетриста, имеющего право на художественный вымысел. Тарле занял, в сущности, ту же позицию по отношению ко "всем этим непонятным выездам в летнем плаще и прогулкам человека с высокой температурой по двадцатитрехградусному морозу" (16).
Здесь речь идет о случаях, имевших место во время развития болезни, 9 и 10 февраля. Николай I тогда пренебрег настойчивыми просьбами родных и не внял уговорам врачей. Особенно настаивал доктор Каррель, убеждая высочайшего пациента остаться дома: "Ваше Величество... нет ни одного медика в Вашей армии, который позволил бы рядовому выписаться из госпиталя в таком положении, в каком Вы находитесь и при таком морозе (22 градуса); мой долг требовать, чтобы Вы не выходили из комнаты". Все доводы врача Николай I попросту проигнорировал: "Ты исполнил свой долг... позволь мне исполнить мой" (17).
Если отказаться от определенной заданности в изучении вопроса, становится ясно, что в поведении Николая I нет ничего необычного. Император относился к распространенному типу пациентов, которые пренебрегают рекомендациями врачей, постельный режим не соблюдают и переносят болезнь "на ногах". Это подтверждается многими свидетельствами. В конце 1847 г. Николай "разнемогся" так, что с трудом передвигался, но уложить его в постель сумели только после долгих уговоров. Зимой 1849 г. произошла история, повторившаяся ровно через шесть лет: Николай сильно простудился, и Каррель, "несмотря на жестокие страдания больного, никак не мог уговорить его лечь в постель". Во время смертельной болезни вел. кн. Михаила Павловича царь регулярно посещал брата, превозмогая очередной приступ сильнейшей головной боли. Чтобы помочь царю преодолеть дурноту, его голову постоянно поливали одеколоном и уксусом (18).
Николай I как-то признался Корфу в своем недоверии "вообще к врачам и медицине" (19). Разумеется, при нем находился штат лейб-медиков, но их профессиональное мастерство часто не шло впрок. Медицинские осмотры и консультации оборачивались пустой формальностью (соблюдению формы, как известно, император придавал колоссальное значение). Ассистент лейб-медика Н. Ф. Арендта вспоминал, что они "обязаны были являться к государю к 7 - 8 часам утра, когда приготовляли чай или кофе, и в это время обыкновенно завязывался не служебный, а простой разговор" (20). Во время заболеваний Николай крайне неохотно прислушивался к советам докторов, продолжал вести привычный образ жизни, пока хворь, в конце концов, не валила его с ног. Нередко царь прибегал к методам нетрадиционной медицины и самолечению. Узнав, что у Тютчевой болит спина, он тут же ей предложил опробованный на себе рецепт - растирать спину льдом (21). "Рожу" (воспаление) на ноге император вылечил и вовсе "симпатическими средствами", то есть, выражаясь современным языком, обратился к услугам экстрасенса. Некая генеральша Рускони "заговорила" Николаю платок, которым он протер три раза больную ногу, и "рожа" действительно прошла (22). Естественно, при таком пренебрежении к медицине Николай и в дни последней своей болезни по-прежнему полагался на "авось", руководствуясь правилом, столь характерным для значительной категории больных: "Само все пройдет".
Что же касается летнего плаща, в котором он явился перед войсками в морозную погоду, то такой поступок можно объяснить желанием царя продемонстрировать воинским частям, отбывающим на театр боевых действий, некую удаль: мол, русскому императору ничто не страшно - ни мороз, ни враг. Здесь проглядывает своеобразная фрунтовая бравада, свойственная всем Павловичам. О вел. кн. Константине Павловиче П. С. Пущин в дневнике привел характерный эпизод из истории Отечественной войны 1812 г.: "Великий князь, став во главе кавалерии для похода, появился лишь в одном мундире без пальто, несмотря на сильный холод. Он желал подать пример, но нам было холодно, глядя на него". Александр I также неоднократно в жестокие морозы появлялся легко одетым на парадах и армейских разводах. Кстати, с верховой прогулки Александра I - в одном "мундирчике" в холодную октябрьскую погоду - началась болезнь, закончившаяся его смертью 19 ноября 1825 года. Николай I, явившись на войсковой смотр в летнем плаще, действовал в духе семейной традиции, и подобные демонстрации императора давно стали обычным делом. В 1854 г. во время визита в Гельсингфорс он вышел поприветствовать собравшийся народ без шинели, в одном мундире, несмотря на свежий мартовский ветер... (23)
К роковой развязке последней царской болезни привели два главных обстоятельства: легкомыслие Николая I, в процессе лечения для него обычное, и халатность придворных медиков, точнее, одного из них - Мандта, который являлся единственным врачом, заслужившим абсолютное доверие царя. Монаршее благоволение к нему было настолько велико, что однажды во время сильного заболевания самодержец перебрался из своего кабинета в комнату этажом ниже, дабы Мандт, у которого болела нога, не слишком утруждал себя, беспрестанно поднимаясь к нему наверх (24). Как известно, Николай I был на редкость постоянен в привязанностях и доверял своим любимцам даже тогда, когда они этого не заслуживали (достаточно вспомнить скандальную историю с проворовавшимся П. А. Клейнмихелем). Коллеги Мандта и люди с ним знакомые отзывались о нем как о человеке умном, талантливом, с сильным характером и одновременно отмечали в нем карьеризм, тщеславие, категоричность в суждениях.
Профессиональная состоятельность Мандта у многих коллег вызывала сомнения, его обвиняли (вполголоса, разумеется) чуть ли не в шарлатанстве. В биографии лейб-медика отмечен период увлечения магической практикой и "магнетизмом" (гипнозом), что не должно удивлять: такого рода экспериментаторству предавались многие научные авторитеты того времени. В итоге Мандт создал собственную "систему", так называемую "атомистическую методу". Несмотря на официальную поддержку, "система" Мандта не получила реального признания ни в научных кругах, ни у медиков-практиков и была развенчана сразу после смерти его высочайшего покровителя. (Суть "системы" заключалась в модном тогда пользовании пациентов "водами", применении гомеопатических методов, отказе от сложной рецептуры и уменьшении лекарственных доз. Мандт практиковал также разнообразные диеты и лечение голодом) (25). Какую-либо ощутимую пользу его клиентам "метода" Мандта вряд ли давала, но и видимого ущерба здоровью не нанесла.
Заболеванию царя медик не придал должного значения, поскольку речь шла об обычной простуде, "легком гриппе", эпидемия которого охватила весь Петербург. Вина Мандта заключалась главным образом в неумении настоять на соблюдении постельного режима. Впрочем, не удалось это сделать и Каррелю, присоединившемуся к Мандту 8 февраля. Карреля упрекали в слабохарактерности, в том, что "перед Мандтом он не смел пикнуть, будучи в то время еще довольно молод и неопытен в придворной жизни" (26). Но Каррель, как лечащий врач императрицы, формально был обязан подчиняться Мандту, который к тому же занимал самую высокую ступень в придворно-медицинской иерархии ("лейб-медик-консультант"). Мандт верно диагностировал болезнь, но его хваленая "атомистическая метода" при столь быстро прогрессировавшем заболевании положительного результата, естественно, не принесла. Рецептура лекарственных препаратов была изменена накануне смерти Николая, когда к лечащим врачам присоединился профессор И. В. Енохин, но было поздно.
Наиболее основательное, да, пожалуй, и единственное "авторское" свидетельство, говорящее в пользу версии об отравлении, - это воспоминания доктора А. В. Пеликана, внука директора медицинского департамента и начальника Медико-хирургической академии В. В. Пеликана: "В день смерти Николая дед заехал по обыкновению к нам, был крайне взволнован и говорил, что император очень плох, что его кончины ждут с часу на час. Вскоре после отъезда деда явился из департамента неожиданно отец и объявил, что императора не стало. Отец был сильно взволнован, глаза его были сильно заплаканы, хотя симпатий к грозному царю он, по складу своего ума и характера, чувствовать не мог... Вскоре после смерти Николая Мандт исчез с петербургского горизонта. Впоследствии я не раз слышал его историю. По словам деда, Мандт дал желавшему во что бы то ни стало покончить с собой Николаю яду. Обстоятельства эти хорошо были известны деду, благодаря близости к Мандту, а также благодаря тому, что деду из-за этого пришлось перенести кое-какие служебные неприятности. Незадолго до кончины Николая I профессором анатомии в академию был приглашен из Вены... знаменитый уже анатом Венцель Грубер. По указанию деда, который в момент смерти Николая Павловича соединял в своем лице должности директора военно-медицинского департамента и президента медико-хирургической академии, Груберу поручено было бальзамирование тела усопшего императора. Несмотря на свою большую ученость, Грубер в житейском отношении был человек весьма недалекий, наивный, не от мира сего. О вскрытии тела покойного императора он не преминул составить протокол и, найдя протокол этот интересным в судебно-медицинском отношении, отпечатал его в Германии. За это он посажен был в Петропавловскую крепость, где и содержался некоторое время, пока заступникам его не удалось установить простоту сердечную и отсутствие всякой задней мысли. Деду, как бывшему тогда начальником злополучного анатома, пришлось оправдываться в неосмотрительной рекомендации. К Мандту дед до конца своей жизни относился доброжелательно и всегда ставил себе в добродетель, что оставался верен ему в дружбе, даже тогда, когда петербургское общество, следуя примеру двора, закрыло перед Мандтом двери. Дед один продолжал посещать и принимать Мандта. Вопрос этический... не раз во времена студенчества затрагивался нами в присутствии деда. Многие из нас порицали Мандта за уступку требованиям императора. Находили, что Мандт, как врач, обязан был скорее пожертвовать своим положением, даже своей жизнью, чем исполнить волю монарха и принести ему яду. Дед находил такие суждения слишком прямолинейными. По его словам, отказать Николаю в его требовании никто бы не осмелился. Да такой отказ привел бы еще к большему скандалу. Самовластный император достиг бы своей цели и без помощи Мандта, он нашел бы иной способ покончить с собой, и, возможно, более заметный. Николаю не оставалось ничего другого, как выбирать между жребием или подписать унизительный мир (другого ему союзники не дали бы), признать свои вины перед народом и человечеством, или же покончить самоубийством. Безгранично гордый и самолюбивый, Николай не мог колебаться и сохранить жизнь ценой позора" (27).
Такова, повторюсь, единственная "авторская" версия о самоубийстве царя, которая заслуживает самого пристального внимания. Мемуарист старательно избегает анонимно-безличных фраз вроде: "по слухам", "в городе говорили" и т.д. Его рассказ вызывает доверие: он полон правдоподобных подробностей и уверенных ссылок на конкретных лиц. Может быть, поэтому свидетельство Пеликана-младшего постоянно используют исследователи, избегая, впрочем, его критического анализа. Между тем данный источник нуждается в критике не менее других.
Во-первых, обращает на себя внимание тон, в каком говорится о Николае I. Упоминания о нем сопровождаются эпитетами "самовластный", "самолюбивый", "гордый". В семье Пеликанов придерживались довольно-таки либеральных взглядов: не питал симпатий к "грозному царю" Пеликан-отец, равно как и сын, судя по иронической реплике на счет народного стона и официальной России. Деду свободомыслие не полагалось по должности, но и он, по заверениям Пеликана-младшего, вел со студентами крайне опасные беседы относительно августейшего суицида. Поразительная смелость со стороны высокопоставленного чиновника!
Именно в либеральных кругах версия самоубийства императора получила наибольшее распространение. Полунамеками или прямой речью ее излагали А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. В. Шелгунов и другие публицисты демократических убеждений. Самоубийство Николая Павловича для русской "прогрессивной общественности" являлось косвенным признанием поражения в Крымской войне, признанием порочности политической "системы", которой придерживался 30 лет, признанием необходимости перемен.
В свидетельствах очевидцев, наиболее приближенных к центру дворцовых событий, слухи о самоубийстве царя не рассматривались в качестве заслуживающих внимания. В сочувственно-критическом по отношению к Николаю I дневнике Тютчевой есть запись по этому поводу: "Говорят об отравлении, уверяют, что партия, враждебная войне, хотела отделаться от императора, обвиняют Мандта, которому давно не доверяют, одним словом, тысячи нелепых слухов, какие часто возникают в моменты неожиданных кризисов, слухов, которым верят массы, всегда жадные до всего необычайного и страшного. Для них всё представляется возможно, кроме того, что действительно есть" (28). Либерально настроенные современники из тысячи слухов выбрали один.
Таким образом, народ был уверен, что царя отравили, либеральные круги - что он отравился, при дворе полагали, что Николай скончался от неправильного лечения. Н. Я. Эйдельман заметил, что вопрос о том, как умер Николай I, имел прямое отношение к политической и идеологической битвам того времени (29) и отражал психологию определенных социальных групп. К великому сожалению, ни сам Эйдельман, ни другие серьезные историки, такие как Шильдер, Тарле, не избежали искушения следовать либеральной традиции, подававшей личность и деятельность Николая I исключительно в негативном ключе.
Во-вторых, весьма сомнительно, чтобы Мандт, человек, достигший высокого положения, лейб-медик, знавший толк в дворцовой интриге, осведомленный о многих интимных сторонах жизни императора и его семьи, мог решиться на такой отважный и глупый шаг - признаться в том, что помог отправиться на тот свет царственному пациенту. Какие мотивы толкнули лейб-медика на откровенные беседы с Пеликаном - желание оправдаться, чувство благодарности за то, что тот не отвернулся от него, как все остальные? В любом случае распространение подобной версии ставило крест на карьере Мандта. Долго живший в России, Мандт понимал, что разглашение тайн августейшей семьи повлекло бы репрессивные меры: в лучшем случае его сделали бы "невыездным". Однако его никто не удерживал, и вскоре он покинул пределы империи. Оказавшись вне досягаемости российских властей, Мандт опубликовал в Берлине статью о предсмертной болезни Николая, которая в основном повторяла официальную версию. И все же царское правительство на всякий случай перепечатку статьи в России запретило, содействуя тем самым распространению самых разнообразных слухов (30).
Трудно вообразить незадачливого лейб-медика, принимающего у себя Пеликана с намерением изложить историю с ядом, да еще в то время, когда под окнами собирался народ "и со смехом, с криком, с бранью" требовал выдать его на расправу. Добролюбов записал в дневнике: "Если бы Мандта выдали, народ, пожалуй, и разорвал бы его на части" (31). Другой современник фактически в тех же словах обрисовал возникшее напряжение вокруг придворного врача: "Густая масса народа толпилась на Дворцовой площади. Имя доктора Мандта стало ненавистным; сам он боялся показаться на улице, так как прошел слух, что народ собирается убить этого злополучного немца... Рассказывали, что доктор приготовлял для больного лекарства своими руками, а не в дворцовой аптеке, принося их с собой в кармане; болтали, что будто он давал больному порошки собственного изобретения, от которых и умер государь" (32). Фрейлина М. П. Фредерике: "Народ увидел тут неестественную смерть, и толпы бросились к Зимнему дворцу, требуя на расправу врача Мандта. Последнего удалось спасти; он скрылся из Зимнего дворца задними ходами. Мандту угрожала неминуемая опасность быть разорванным на клочки народом" (33). Управляющий делами III отделения Дубельт: "В народе были еще слышны жалобы на докторов: "Отдали бы их нам, мы бы разорвали их!"" (34) Поэтому скепсис, возникающий по поводу чистосердечных излияний Мандта перед Пеликаном-старшим, вполне уместен. В такой раскаленной атмосфере подтверждение участия (или соучастия) в смерти царя было сопряжено с большим риском для жизни.
В-третьих, остается неясной история с В. Л. Грубером. Статья "злополучного" венского анатома, будто бы напечатанная в Берлине, не обнаружена исследователями до сих пор. Нахапетов после проведенных им изысканий утверждает, что в 1855 - 1856 гг. Грубер за границей ничего не напечатал (35). Если эта статья и была опубликована, то она не содержала ничего такого, что могло бы привлечь внимание широкой публики. В противном случае сенсационные подробности, намекающие на самоубийство императора, были бы повторены европейскими газетами. Еще не закончилась война, репутация Николая в Европе оставляла желать лучшего, и противники России не упустили бы возможность использовать такую статью. Но газетной шумихи не последовало: равнодушие публики к ординарному протоколу о вскрытии тела, пусть и императорского, вполне естественно. Судя по воспоминаниям Пеликана-младшего, Грубер подвергся преследованию вовсе не за содержание напечатанного протокола. Сам факт несанкционированной публикации столь важного документа, согласно цензурным реалиям николаевской эпохи, уже представлял серьезный проступок. И все же заключение в Петропавловскую крепость... Не сгустил ли краски Пеликан-младший? Или это выдумка - ведь фамилия Грубера в списке заключенных Петропавловской крепости не значится (36). Скорее всего, протокола о вскрытии, составленного Грубером, вообще не существовало, так как оно производилось другими лицами, анатом же произвел лишь бальзамирование. Таким образом, очевидно, Пеликан-младший (в 1855 г. он был еще ребенком) привнес в историю деда изрядную долю собственных фантазий.
К разряду "дедушкиных рассказов" относятся и сведения некоего "доктора Н. К. Мосолова из Намибии", приведенные в статье И. В. Зимина в подтверждение версии о самоубийстве. Доктор, опираясь на семейное предание, утверждает, что его прадед лейб-хирург К. Ф. Боссе, вскрыв труп Николая I, воскликнул: "Какой сильный яд!", но ему было приказано молчать об этом. Зимин не нашел имен тех, кто занимался вскрытием (исключая Грубера, который бальзамировал тело императора), но предположил, что доктор медицины Боссе, как лейб-хирург, мог находиться среди них (37). Между тем список лиц, присутствовавших при вскрытии, записан в камер-фурьерском журнале; фамилия Боссе в нем не упоминается (38).
Сторонники версии самоубийства располагают еще рядом обстоятельств и фактов, требующих исследования.
О мучительных болях, сопровождавших уход из жизни Николая I, говорили вел. кн. Елена Павловна, Фредерике и Тютчева (39). Замалчивание данного обстоятельства официальными источниками наводит на определенные размышления, допускающие действие яда. Но, во-первых, агония не может считаться непременно следствием отравления. Во-вторых, молчание газет о страшных мучениях "наиправославнейшего царя" проще объяснить цензурными условиями. По всей видимости, теми же цензурными соображениями руководствовался Александр II, отдав указания отредактировать камер-фурьерский журнал в местах, относящихся к последним дням жизни Николая I. Исправлялись даже заведомо верноподданнические "Последние дни жизни императора Николая Павловича" Д. Н. Блудова и "Дневник" Корфа. Такова была обычная цензурная практика тех лет. Информация о состоянии здоровья высокопоставленных пациентов в России традиционно закрыта.
Другой настораживающий момент - бальзамирование императора проводилось дважды. Бывший полковник Генерального штаба И. Ф. Савицкий объяснял интенсивное разложение тела императора продолжавшимся действием яда. Как и Пеликан-младший, Савицкий утверждал, что о просьбе царя "выписать" яд, ему поведал лично... доктор Мандт! Ни опровергнуть, ни подтвердить слова мемуаристов разговорчивый лейб-медик уже не мог, поскольку скончался за границей еще в 1858 году. Савицкий в мемуарах живописал: "желтые, синие, фиолетовые пятна", "черты лица, сведенные судорогой". По его словам, Александр, увидя отца таким обезображенным, вызвал профессоров Медико-хирургической академии Здеканера и Мяновского и "повелел им любым путем убрать все признаки отравления, чтобы в надлежащем виде выставить через четыре дня тело для всеобщего прощания. Ведь все эти фатальные признаки подтверждали бы молву, уже гулявшую по столице, об отравлении императора". Медики "буквально перекрасили, подретушировали лицо, и его тело надлежащим образом уложили в гроб", обложив ароматическими травами (40). Последней волей Николая I якобы был запрет на вскрытие и бальзамирование его тела, он "опасался, что при вскрытии откроют тайну его смерти, которую он хотел унести с собой в могилу".
На этом небольшом отрывке основывается претендующая на сенсационность работа А. Ф. Смирнова (41). Но излияния мемуариста переполнены разного рода грубыми ошибками. О баснословной откровенности Мандта не стоит повторяться. Запретив вскрытие своего тела, бальзамирования Николай не запрещал. Профессора Н. Ф. Здекауэр, фамилию которого исковеркал Савицкий, и Мяновский (имени и отчества его, к сожалению, найти не удалось) были терапевтами и бальзамированием никогда не занимались. И вскрытие, и бальзамирование произвели другие лица. Признаки разложения проявились не до бальзамирования, а после него, и тогда бальзамирование пришлось проводить повторно. Нельзя полагаться на объективность воспоминаний Савицкого - бывшего полковника Генерального штаба, участника польского восстания 1863 - 1864 гг. и политического эмигранта, называвшего императора "страшилищем в огромных ботфортах с оловянными пулями вместо глаз".
В дневнике Тютчевой дано иное толкование событий: Николай I "сам сделал все распоряжения на случай своей смерти и пожелал, чтобы его бальзамировали по системе Ганоло, заключающейся в том, что делается простой надрез в артерии и впускается туда электрический ток". Прощание с императором происходило в небольшом помещении, где скапливалось много народа, желавшего проститься с царем, и стояла "жара почти нестерпимая" (42). Проще допустить, что тело императора подверглось действию этих причин, а не яда. В записи Тютчевой, впрочем, есть неточность, обусловленная извинительной некомпетентностью фрейлины в области медицины. Бальзамирование по системе Ганоло (в другой транскрипции - Ганналя) подразумевало введение в "объект" специальных антисептических растворов без необходимости вскрывать тело. Грубер пунктуально следовал предписаниям этого новаторского метода, но организаторы похорон царя не прислушались к его совету не трогать тело Николая до тех пор, пока введенный раствор не вступит в химическую реакцию. "Так как приближалось время панихиды в Высочайшем присутствии, то окружающие не обратили внимание на предостережение Грубера и поспешили одеть почившего императора, вследствие чего лопнула одна из больших вен, раствор, впрыснутый в вены, излился в полости тела и не мог произвести желаемого действия. Останки императора вскоре подверглись разложению" (43). Профессорам П. А. Нарановичу и И. В. Енохину пришлось экстренно бальзамировать тело Николая второй раз.
Поскольку Грубер с возложенной на него задачей не справился, то специальная комиссия во главе с Нарановичем провела "служебное расследование", но никаких нарушений процедуры не обнаружила. Итоговое заключение комиссии гласило: "Если бы при бальзамировании были удалены внутренности, то сохранение тела в целостности было бы гораздо вернее; но так как внутренности оставлены неприкосновенными, к бальзамированию было приступлено спустя значительное после смерти время, то употребленный прозекторами Грубером и Шульцем (помощник Грубера. - П. С.) способ мы считаем более верным" (44). Наранович составил особое мнение, в котором неудачу Грубера объяснял неопытностью анатома, связанную с новизной метода. Посмертное новаторство, таким образом, сыграло с консерватором Николаем I злую шутку. Для Грубера эта история закончилась без каких-либо последствий. Все участники первичного бальзамирования были награждены, что полностью опровергает рассказ Пеликана-младшего о заключении венского анатома в Петропавловскую крепость. Более того, он сделал в России блестящую карьеру и за многочисленные научные труды получил прозвище "Пимен русской анатомической школы" (45).
Итак, "загадка смерти императора Николая Павловича", ответ на которую якобы дает версия о самоубийстве царя, относится к числу устойчивых легенд, прижившихся в исторической литературе. Доводы, выдвигаемые против традиционной точки зрения, заимствованы главным образом из сомнительных источников. Об истинных причинах смерти Николая I, вероятно, лучше всех сказала фрейлина Тютчева: "Его убили последние политические события, и не столько война и ее неудачи, сколько озлобление и низость не только его врагов, но и тех, в ком он видел своих друзей и соратников, на кого он считал вправе себя рассчитывать... Все последние акты его царствования, отмеченные печатью нерешительности и противоречий, свидетельствуют о мучительной борьбе, происходившей в душе этого человека, правдивого и благородного даже в своих заблуждениях" (46). Слухи и домыслы об августейшем суициде могут представлять интерес лишь в качестве материала об отношении различных слоев общества к кончине Николая I и к нему самому. Достаточных оснований отвергать правительственную версию, имеющую вполне объяснимые изъяны и противоречия, не существует.
Примечания:
1. См.: ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Герцен против самодержавия. М. 1984, с. 13.
2. БЛУДОВ Д. Н. Завещание и последние дни жизни императора Николая Первого. В кн.: Николай Первый и его время. Т. 2. М. 2000, с. 416.
3. См.: ЗИМИН И. В. Медики и самодержцы: загадка смерти Николая I. - Отечественная история, 2001, N 4, с. 58; МИЛЮТИН Д. А. Кончина Николая Павловича. - Родина, 1999, N 9, с. 60.
4. ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 58 - 62; НАХАПЕТОВ Б. А. Тайны врачей дома Романовых. М. 2005, с. 70 - 91.
5. ТАРЛЕ Е. В. Крымская война. Т. 2. М. 2003, с. 344.
6. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 84; МЕЩЕРСКИЙ В. П. Мои воспоминания. М. 2003, с. 28 - 29.
7. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 71 - 72.
8. КОРФ М. А. Записки. М. 2003, с. 451.
9. ШИЛЬДЕР Н. К. Император Николай Первый. Т. 2. М. 1997, с. 245, 404.
10. См.: ВЫСКОЧКОВ Л. В. Николай I. М. 2003, с. 494.
11. КОРФ М. А. Ук. соч., с. 293, 450, 493, 496; ТЮТЧЕВА А. Ф. При дворе двух императоров. Тула. 1990, с. 104, 105.
12. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 105.
13. Николай Первый и его время. М. 2000, т. 1. с. 192 - 195; см. также: ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 336 - 340.
14. ШИЛЬДЕР Н. К. Ук. соч. Т. 1, с. 140.
15. Цит. по: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 83.
16. ТРУАЙЯ А. Николай 1. М. 2002, с. 211; ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 340.
17. БЛУДОВ Д. Н. Ук. соч. Т. 2, с. 415.
18. КОРФ М. А. Ук. соч., с. 382, 451, 482.
19. Там же, с. 54.
20. ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 57.
21. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 113. Николай эту оригинальную манеру "лечения" привил и сыновьям. Корф в одной из бесед с великими князьями пожаловался на лихорадочный озноб. И получил от Михаила Николаевича совет "напиться на ночь горячего чаю и хорошенько укрыться шинелью" (см.: КОРФ М. А. Ук. соч., с. 565).
22. См.: ВЫСКОЧКОВ Л. В. Ук. соч., с. 495 - 496.
23. Цит. по: там же, с. 69, 285.
24. КОРФ М. А. Ук. соч., с. 392.
25. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 173 - 176.
26. Из воспоминаний баронессы М. П. Фредерике. - Исторический вестник, 1898, N 2, с. 481.
27. ПЕЛИКАН А. В. Перемена царствования. - Голос минувшего, 1914, N 2, с. 120 - 121; ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 347 - 348.
28. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 131.
29. ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Ук. соч., с. 18.
30. Там же, с. 17.
31. Там же, с. 15.
32. Цит. по: ТАРЛЕ Е. В. Ук. соч. Т. 2, с. 345.
33. ФРЕДЕРИКС М. П. Ук. соч., с. 481.
34. Цит. по: ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 62.
35. НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 89.
36. Там же, с. 89 - 90.
37. ЗИМИН И. В. Ук. соч., с. 64.
38. ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Ук. соч., с. 15.
39. ФРЕДЕРИКС М. П. Ук. соч., с. 477 - 478; ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 121, 123.
40. Цит. по: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 73 - 74.
41. СМИРНОВ А. Ф. Загадочная смерть Николая 1. - Дорогами тысячелетий, 1991, вып. 4, с. 134 - 160.
42. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 130.
43. Цит. по: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 86, 88 - 89.
44. Цит. по: ВЫСКОЧКОВ Л. В. Ук. соч., с. 597.
45. См.: НАХАПЕТОВ Б. А. Ук. соч., с. 89.
46. ТЮТЧЕВА А. Ф. Ук. соч., с. 131.
Вопросы истории, № 9, Сентябрь 2008, C. 109-121
Соловьев Павел Константинович - историк. Балаково. Саратовская область.
No comments:
Post a Comment